Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере - [13]

— А ведь Плеханов утверждает, что революция в России победит как пролетарская или не победит никогда! — заметил Шлихтер.

Волкенштейн встряхнул шевелюрой и смущенно прикрыл большой ладонью глаза, не то делая вид, не то на самом деле глубоко задумавшись.

— М-да, — ответил наконец. — Тогда, милостивые государи, нам придется подождать и, возможно, не одно десятилетие, пока у нас появится свой более или менее значительный рабочий класс.

— Он уже есть, — убежденно возразил Шлихтер. — Революционерам не мешало бы хорошенько заниматься статистикой. Эта, как будто сухая, наука открывает глаза на такие явления, о существовании которых мы и не подозреваем.

— Сашко у нас ушиблен статистикой, — улыбнулась Евгения. — Он научился со сказочной скоростью считать на счетах и даже может выщелкивать на них любой мотив!

— Приходится, — укоризненно взглянул на жену Александр. — Нельзя же соглашаться с тенденциозными выводами официальной статистики. Доводится многое ставить с головы на ноги. А холодные цифры бесстрастно говорят о том, что в нашем селе происходит, как кто-то удачно сказал, раскрестьянивание крестьянства.

— И вы, приехав сюда, нашли подтверждение своим выкладкам?

— Село вымирает, — ответил Шлихтер. — Оно сейчас не способно ни к каким активным действиям для своей защиты. И правительство искусственно поддерживает его на уровне голода, чтобы обессилить и лишить всякой воли к сопротивлению. Я не могу забыть, как в хатах, где даже не пахнет хлебом, сидят беспомощные люди, ожидая смерти! Даже в самых благополучных селах я вижу тот хлеб, который едят теперь крестьяне, и удивляюсь, что его можно есть и что те, которые едят, еще живы! И это на Полтавщине! На благословенной черноземной земле, где, что ни сунь в землю, растет!

— Признаться, никто из нас не ожидал такого оскудения, — вздохнул Волкенштейн.

— Уже съеден хлеб не только тот, который был, но и все зерно, оставленное для посева, — продолжал Шлихтер. — Мы ожидали с минуты на минуту голодного бунта, как предшественника революции. Но темный, забитый, безграмотный народ предпочитает устраивать крестные ходы, прося у бога урожая, чем браться за топоры и вилы! Я хотел выступить в прессе со статьями по аграрному вопросу, повести жесточайшую полемику с народниками. Это была бы моя проба применить марксистский метод для анализа русского пореформенного села. Я воочию вижу классовое расслоение крестьянства. Капитализм на Украине развивается. Да-да. Он разлагает мелких землевладельцев на сельскохозяйственных предпринимателей и наемных пролетариев. Ведь у нас уже есть миллионы безлошадных и отбившихся от крестьянского дела. Вот вам ответ на заявления кое-кого о «безбуржуазности» украинской нации! Земская статистика, при всем ее несовершенстве и грубой тенденциозности, могла бы дать этот материал. Но как добраться до ее золотых россыпей? Если бы не эта проклятая холера…

— Я бы настойчиво рекомендовал вам после победы над эпидемией поселиться у нас в Полтаве, — посоветовал Волкенштейн. — Там есть земские статистики — настоящие энтузиасты, которые собрали огромнейший материал, но сами утонули в нем. Для того чтобы навести порядок в этом хаосе сведений и цифр, нужна руководящая идея, которой вы, мне кажется, уже овладели.

И он в знак расположения похлопал по коленке Шлих-тера своей большой ладонью.

Четыре месяца Шлихтеры и Волкенштейн работают в санитарном отряде в Хорольском, Лохвицком, Лубенском и ряде других уездов Полтавской губернии под руководством доктора Маньковского. Но вести революционную пропаганду на селе Александру не удавалось. Урядник Иван Жила буквально наступал ему на пятки, пресекал любые попытки поговорить с крестьянами.

…Ночь казалась короткой, когда расставались подружившиеся и проверившие друг друга в сложнейших условиях борьбы с эпидемией Шлихтеры, Волкенштейн и Маньковский. Придется ли им еще когда-нибудь встретиться на жизненном и революционном пути? Но самое смешное оказалось утром, когда их, одетых по-дорожному, с чемоданами и узлами, пришел провожать… урядник Иван Жила. Он был в расстроенных чувствах и часто смахивал слезу, бегущую по сиреневому носу.

— Для меня хуже смерти расставание с хорошими людьми, — всхлипывал он. — До новой встречи, многоуважаемый Александр Григорьевич, до приятного свиданьица, Евгения Самойловна. Приведет бог встретиться, я вам такую житуху создам — закачаетесь!

— Упаси меня господь от таких друзей, — смеялся Шлихтер.

В живописном городке Златополе Киевской губернии, на реке Великая Высь, при мужской гимназии Евгения Самойловна Лувищук держит экзамен на звапие домашней учительницы. Скоро ее квартира превращается в место собраний. Тут, около нее и Шлихтера, создалась подпольная группа из нескольких гимназистов старших классов. Александр с присущими ему пылом и неутомимостью ведет среди них социал-демократическую пропаганду.

— Тебе не кажется, Сашко, что за нами начинается слежка? — спросила однажды Евгения.

— Ты преувеличиваешь нашу роль в истории, — засмеялся Александр. — Во всяком случае, что бы там ни случилось, мы обязаны подготовить до нашего отъезда в университет в Берн хороших пропагандистов. И мне кажется, среди кружковцев есть очень способные. В частности, гимназист Розум!