Глава из вовсе неисторического романа 'Одиссей' - [6]

Женихи, переминались с ноги на ногу. Пенелопа объявит начало состязания, оговорит условие и удалится, показывая, как истая царица, ненаигранное равнодушие к своему будущему избраннику. Претенденты еще кололи последних жертвенных животных, когда слуга пронес в залу завернутый в рогожу круторогий лук. Женихи перестали заниматься жертвенными животными, к неудовольствию богов оборвали на середине обряд и, мгновенно помрачнев, проводили растерянными взглядами исполинский лук. Это и есть лук Одиссея? А может быть это лук самого Ареса? Половине женихов сразу же потребовались промочить пересохшее горло. Доводили жертвенный обряд они без улыбок на лицах, с фальшивой радостью в голове, но настроение богам, наверное, все же испортили. Боги не терпят дерзости от трусов.

- ... и кто пустит стрелу сквозь двенадцать колец, того я изберу в мужья и того старейшины Итаки провозгласят правителем. Да будет так! громко произнесла Пенелопа и ослепительно улыбнулась.

- Да будет так- ударили посохами об очажные камни старики и взметнули посохи в небо. Небо приняло обет и проглянуло солнце из-за туч.

- Да будет так! - прошептал нищий в углу и первым просочился в пустую еще залу.

Закончился обряд жертвоприношения, и претенденты на Итакийский двор, и на руку, если уж не на сердце Пенелопы, прошли в залу, где утвержденные в двенадцати свежих сырных головах, тускло блестели двенадцать наперстных колец Икариады.

Хозяйка колец кивнула, сопровождаемая служанками, мамками и старой нянькой Евриклеей пошла к выходу, но в самых дверях встревоженно обернулась. Странное беспокойство вновь хлынуло в душу, чей-то до боли осязаемый взгляд, словно ощупал всю сзади, словно в душу заглянул, будто сердце со спины пронзил. Она нашла каждую пару глаз в этой зале своими прекрасными зелеными очами, но ни одна пара глаз не взволновала не потрясла, и невестящаяся царица вышла белая, как смерть, неестественно прямая.

Телемах бледный, исхудавший, с крепко сжатыми зубами, оглянулся по сторонам. Подошел к отцову луку. Бережно развернул рогожу, явил на испуганные очи женихов могучий разлет плеч, взял тетиву и протянул это все вперед. Антиной, тяжело дыша, первым выступил вперед. Пьянство пьянством женишок, но человек всегда знает, что ему по силам, а что - нет. Ты уже знаешь, что этот лук тебе не по зубам. Ты можешь быть каким угодно пьяницей, но перепить все итакийское вино не возьмешься даже ты.

Антиной взял лук за плечи и попытался согнуть. Лук спал. Антиной скривился, вены на шее вздулись, лицо покраснело, но лук спал. Антиной упер нижнее плечо лука в щель между досками, вытянул тетиву во всю ее длину и буквально повис на втором, верхнем плече. Лук проснулся и скрипнул. Антиной несколько мгновений держал чудовищное напряжение, обессилел, сник, устал и сел. В голове его шумело, перед глазами все плыло, кровь отливала от багрового лица. Женихи мрачно, сведя на переносице брови, молчали. Антиной отдышался, встал и так скривился, повиснув на верхнем плече Одиссеева лука, что его не узнали даже близкие друзья, и даже родная мать не узнала бы сына, чье лицо изошло глубокими морщинами, глаза превратились в щелочки, рот ощерился крепкими зубами. Лук подался вниз, немного наклонил свой рог, и Антиной тщетно засучил в воздухе тетивной петлей в пальцах, пытаясь набросить ее на крюк. Перед глазами разлилась кровавая пелена, он не видел, что оставалась непокоренной целая пядь, зато это видели остальные и сокрушенно качали головой, не смея даже выдохнуть в голос. Антиной сел на пол.

Просто осел вниз, его лицо было красно, как звезда Ареса, он на мгновение просто потерял сознание, привалясь к Одиссееву луку.

К луку подскочил Эвримах, схватил, и поднеся к огню, растопленным козьим жиром смазал тугие бока. Подошел к месту стрельбы, точно так же упер нижнее плечо в расщеп между досками, вытянул тетиву вверх во всю ее длину и, повиснув на верхнем плече, заскрипел от напряжения вместе с луком. Та же пядь, но эта пядь будет стоить его, Эвримаховой жизни. Мышцы порвутся, кровь ударит в голову, сердце хватит удар. Ты никогда не думал, что цена обыкновенной пяди будет так высока, да Эвримах? Купишь ли ты себе Одиссееву пядь, ведь у тебя есть чем расплатиться?

- Еще немного и этот лук запоет в моих руках... - хрипел Эвримах. -Уже поет...

Он не поет а стонет, подлец. Но если ты хочешь, сегодня он споет для тебя. Это говорю я, Одиссей Лаэртид.

Эвримах, вдруг отставил тугой лук, зашатался и едва не упал на руки друзей. И тогда сразу несколько человек подскочило к луку, один крепко упер рог в расщеп, второй схватил тетиву и вытянул ее вверх, третий повис на верхнем плече, но... они слишком мешали друг другу.

Телемах улыбался, но в глазах стояло беспокойство. А сможешь ли ты, отец? Ведь двадцать лет прошло, и ты не держал жизнь в кулаке, и уходила она все двадцать лет и силы с собой забирала...

Нищий, зло сверкнул синим глазом, и у Телемаха отлегло от сердца.

- Это невозможно! - мрачно бросил Антиной. В голове еще шумело, перед глазами еще колыхалось красное зарево.

- Она посмеялась над нами, други! - вскричал Эвримах, глотая вино и половину проливая на грудь. В нем проснулась великая, неутолимая жажда. -Это не Одиссеев лук. Этот лук невозможно натянуть, из него нельзя стрелять, его делали для титана, но среди нас титанов нет. Нет!