Гласность и свобода - [8]

Впрочем, более сообразительные комсомольские вожди в это же время брали беспроцентные кредиты в государственных банках, но даже их, как правило, не возвращали (один из них шесть раз подряд) или возвращали, когда курс рубля снижался раз в десять, становились сперва очень богатыми людьми, а после путча, с помощью Гайдара и Чубайса, — своими, доверенными миллиардерами. Это было надежнее для комсомольской номенклатуры, чем даже блистательная, но недолгая карьера их коллеги из Свердловска — государственного секретаря Генадия Бурбулиса. Как в годы расцвета советской власти из комсомольской верхушки отбирали в КГБ, так теперь в демократы и миллиардеры. Собственно говоря комсомольцами были почти все молодые люди в Советском Союзе. Но одни были пробивными, вполне беспринципными (поскольку ни в какие коммунистические идеи даже молодые люди не верили), прокладывавшими себе дорогу вверх сперва в комсомоле, а потом, где удастся или где покажут, и другие, для кого комсомол в 14 лет был бытовой необходимостью хоть как-то учиться, хоть где-то работать.

Но хочется вернуться к людям и делам более близким, к журналу «Гласность». Группа «Доверие», с которой так долго боролся КГБ и куда входила Ася Лащивер — не только сотрудник «Бюллетеня «В» и «Гласности», но главное — наш близкий друг, закончила свое существование в казалось бы гораздо более легкие времена, — с появлением Леры Новодворской.

Лера имела некоторое отношение к диссидентскому движению. Поскольку она и Оля Иоффе была в списке двухсот человек, составленным Петром Якиром после ареста и покаяния, за ними и еще парой их семнадцатилетних приятельниц установили круглосуточную слежку (пешком и на машинах) и в конце концов смогли их обвинить в «замысле» написать и распространить какую-то листовку. Все были посажены в Казанскую спецпсихиатрическую больницу, откуда Лера написав, что очень сожалеет о содеянном, раньше своих подруг вышла и категорически перестала общаться со всеми старыми знакомыми, «которые ее сбили с правильного пути».

Но ко времени объявления перестройки внезапно выяснилось, что в ней скрыта бешеная энергия и для начала на квартире у новой приятельницы она начала проводить семинар «Демократия и гуманизм». Семинар был интересный, приглашались туда докладчики по общеобразовательным, но, в основном, приличным темам и большинство молодых людей из группы «Доверие» и даже «Перестройка» все чаще стали туда приходить.

Но когда все больше в Москве становилось возвращающихся из лагерей и тюрем политзаключенных, слышнее становились голоса уже не «комсомольцев-добровольцев» под черными знаменами, а реальных диссидентов, единственный, кто был приглашен выступить Лерой на семинаре перед молодежью был известный лагерный стукач Лева Волохонский. Хотя Лера была хорошо знакома с Ларой Богораз (давала уроки французского ее сыну Паше), через Асю Лащивер была знакома со мной и «Гласностью» Лера выбрала именно его. Лева, как ему и было положено, рассказал восторженным молодым людям о том, что колонии для политзаключенных — это рай на земле, который поганят только сами политзеки. Им всего всегда мало и они, будучи провокаторами по природе, то и дело устраивают бунты из-за того, что в компоте слишком мало сахара. Других забот в политических тюрьмах и лагерях нет.

Я написал в «Гласности» довольно жесткую отповедь Волохонскому. Лера с Кириллом Подрабинеком попытались устроить публичный диспут с нами. Я ответил, что с этой пакостью говорить не буду, в спектаклях участвовать — тоже, но напечатал его ответ, гулявший в «Самиздате».

Впрочем, с Левой все вскоре стало ясно — от поддержки рассказов Горбачева о том, что политлагеря — это курорт, ему пришлось перейти к более серьезным задачам. Кандидатами на получение Нобелевской премии мира были выдвинуты два русских диссидента: Юрий Орлов — создатель и председатель Московской Хельсинской группы, физик, член-корреспондент Академии наук, отсидевший семь лет в лагере и из ссылки уехавший (практически высланный) в США и Анатолий Корягин — психиатр, сперва — главврач больницы в Кургане, перед арестом за заключение о психическом здоровье ряда диссидентов помещенных в психушки — врач в Харькове. После освобождения — почетный член Международной психиатрической ассоциации. Естественно КГБ никак не устраивало появление в СССР второго диссидента-нобелевского лауреата со всем его влиянием, международным престижем, резко возросшей известностью и возможностями, открываемыми присуждением премии. И Волохонский опять бросился (точнее его бросили) в бой — в Риге, в Ленинграде, а Новодворская опять услужливо дала ему такую возможность в Москве. Волохонский начал устраивать уже целенаправленные собрания, где попросту клеветал на Юрия Орлова и Анатолия Корягина. Поскольку кого-то другого он при этом похваливал, в основном стукачей, то для молодых, а то и пожилых людей из околодиссидентских кругов, но не имевших никакого отношения, ни к лагерям, ни к тюрьмам, откровения бывалого зэка, только что вернувшегося из лагеря, выглядели вполне убедительными и вызывали иногда полную поддержку. Об Орлове он рассказывал, что ему в Пермском лагере создали особенно комфортные условия (на самом деле лагерь специально разделили, чтобы Орлова уж особенно жестко изолировать), а он все не прекращал скандалы и необоснованные требования к администрации. Особенно гнусными были его рассказы о том, что голодовки Корягина в лагере были чистейшей фикцией и ему оперативники носили тайком целые сумки с едой. Для Корягина голодовка была, конечно, во много раз мучительнее, чем для любого другого: громадный и довольно молодой сибиряк, в одиночку ходивший охотиться в тайгу (пока жил в Кургане) остро нуждался в гораздо более обильной пище, чем большинство из нас, ему и обычный тюремный рацион был очень мал, а его голодовки и впрямь были подвигом. И уж, конечно, никаких сумок с едой, о которых врал Волохонский, администрация ему не носила.