Гласность и свобода - [7]

Хорошо сшитый нарядный костюм Павловского так контрастировал с захламленной квартиркой Кирилла Попова и нищей советской одеждой сотрудников «Гласности», что уже одного этого было достаточно, чтобы понять, что пришел — чужой. Его шеф-редактор Беляев вскоре прислал еще и смазливого мальчишку провокатора, назвав его своим секретарем. Одновременно, но якобы совершенно случайно в редакции оказался и другой известный провокатор КГБ — Сергей Потемкин[1].

Впрочем, создание новых якобы демократических организаций — это уже знак нового времени, а по сути быстролетящего тогда времени всего лишь следующего года. Этот же первый год работы «Гласности» — восемьдесят седьмой и четыре с лишним месяца восемьдесят восьмого (до ее первого разгрома) еще мало чем отличался от советских лет. Уже с сентября пошли ругательные статьи о «Гласности» в советских газетах совершенно такие же как статьи о «Бюллетене «В» после моего второго ареста, и они все так же пугали многочисленных советских либералов.

С внедрением агентуры в «Гласность», по-видимому, у КГБ тогда не было успехов, но зато в единственной уцелевшей в советское время демократической организации «За установление доверия между Востоком и Западом» (в просторечии — «мирников») скандал шел за скандалом.

Это была очень тонко и умно созданная долгопрудненскими физиками (профессором Медведковым, Хронопуло, Крочиком, Сергеем Ивановым и другими), тем не менее, по преимуществу московская молодежная организация, цели которой, сформулированные в названии, формально не могли вызывать у советских властей возражений, а необычайная по тем временам структура — с полным равноправием всех членов без каких-либо руководящих лиц или советов, где не было даже списка или обусловленного членства, что делали невозможной ее дезорганизацию — не было организации. Были еженедельные собрания на квартирах, чаще всего у Андрея и Иры Кривовых — потом они работали в «Гласности» и еще позже — в «Русской мысли» в Париже. Были несколько наивные обсуждения всего, что происходило в мире. КГБ принялось и за них. В Ленинградскую группу был внедрен в качестве одного из посетителей бывший солдат, уже отсидевший лагерный срок по сфабрикованному обвинению в шпионаже, но поддавшийся шантажу, так не хотел оказаться в лагере вновь. Но был уже 1987 год, первые политзаключенные уже были освобождены, он подумал, что может быть вновь его (за отказ сотрудничать) не посадят и публично покаялся.

В Москве трое недавно начавших приходить на собрания «мирников» внезапно начали всем объявлять, что организацию они распускают и она больше не существует. Когда их разоблачили и больше они к «мирникам» являться не могли, именно их «Комитет по культурным связям с заграницей» включил как «неформалов» в официальную советскую делегацию в Ковентри на конгресс организации «За европейское ядерное разоружение» — одну из просоветских, но все же зарубежных, международных структур.

И все же само стремление властей как-то использовать возраставшую общественную активность было хотя и вполне привычным, носило откровенно провокационный характер, но все же стало любопытной чертой времени, очень странного в этот год.

Эта странность, трудно даже осознаваемая сегодня, состояла в том, что на каждую квартиру, где велись относительно свободные разговоры, где жил кто-нибудь иногда уже много лет назад вернувшийся из лагеря или родственники человека еще сидевшего или высланного, как правило, приходилось по два-три провокатора. Эта поразительная избыточность, превращавшая каждую квартиру, каждый из уже начавших возникать диспутов, семинаров, обсуждений в доморощенный вариант честертоновского «Человека, который был четвергом», где все участники тайного общества оказались агентами полиции, я думаю, даже не была преднамеренной со стороны КГБ.

Просто за двадцать лет десятки тысяч политически активных людей прошли через лагеря и психушки (а многие все еще там находились), были высланы или сами уехали в Израиль, США, страны Западной Европы, но все те, кто на них стучал, был свидетелем обвинения в судах или был сломлен до или после ареста — все эти люди по-прежнему жили в своих квартирах, занимались своим делом и сохраняли свои добровольные или вынужденные связи. И теперь опять стали очень общественно активны. Разбираться в том, кто есть кто, никаких сил не было, к тому же мы относились к ним с жалостью и даже сочувствием — человек сам не знает, в чем и когда он окажется слаб, но это не обязательно значит, что он навсегда остается таким же. Но так или иначе в эти год или полтора, до тех пор пока общественные движения не стали поистине массовыми, а все еще оставались маргинальными, восстанавливающимися или создающимися КГБ заново (кому как больше нравится) демократическое движение в России выглядело очень странно и, пожалуй, непривлекательно, хотя там были и вполне замечательные, молодые и средних лет, люди.

Активными организаторами нового демократического движения были структуры ЦК ВЛКСМ — его бюро молодежных организаций, сотрудником которого был, к примеру, Андрей Исаев внезапно из вполне официозных комсомольцев ставший анархистом и разгуливавший по площади Пушкина под черным знаменем с черепом и костями, потом столь же внезапно ставший активным лидером якобы независимых профсоюзов (но всегда поддерживавший — несмотря на свою независимость — Шмакова), а теперь, как известно, один из руководителей «Единой России». Еще более важным деятелем комитета молодежных организаций при ЦК ВЛКСМ был нынешний вице-премьер Рогозин (руководитель международного отдела). Тогда он наряду с Баркашовым и Веденкиным любил фотографироваться в фашисткой форме, которую они называли национально русской. Гораздо более приличным, хотя тоже очень разным оказался дискуссионный клуб, созданный комитетом комсомола в ЦЭМИ (экономико-математическом институте) АН СССР, где вскоре образовалось осторожное и, конечно, поднадзорное движение «Демократическая перестройка».