Гласность и свобода - [22]

В связи «Гласности» с ЦРУ никто ни в СССР, ни за границей не поверил — все эти гебэшные утки давно уже вызывали оскомину. Ни одно из трех организованных КГБ изданий под названием «Гласность» никто за наш журнал не принимал. Больше того широко по миру, а тогда события в СССР интересовали всех, распространились журналистские материалы о том, что первый в Советском Союзе независимый журнал — уничтожен. Первым был Билл Келлер, который позвонил, когда меня забирали, в «Гласность» и успел пару фраз услышать от остававшегося внутри дачи Виктора Кузина до того как связь была оборвана. И даже объяснения ТАСС и Федора Бурлацкого о том, что я — хулиган, избивающий старушек, никого не убедили. Больше того никого в редакции «Гласности» не удалось запугать, а меня — сманить уехать заграницу. Кирюша Попов опять был готов принять в своей квартире практически дотла разгромленную редакцию.

Проблема была в другом: все «ксеропаты» — то есть люди, допущенные к немногим в Москве работающим ксероксам и немало подрабатывавшие перепечаткой еще запрещенных стихов Мандельштама, Цветаевой и Гумилева, да и не только стихов, теперь уже точно знали, что перепечатывать в крайнем случае Солженицына — можно, а «Гласность» — очень опасно. И четыре месяца Андрей Шилков обходил всех в Москве, допущенных к ксероксам, и всюду получал именно так сформулированный отказ.

И вдруг в сентябре все чудесным образом переменилось. Андрей в какой-то забегаловке то ли закусывал, то ли пил пиво и к нему подсел высокий хорошо сложенный молодой блондин, который как-то незаметно от общего разговора перешел к ксероксам и оказалось, что у этого незнакомца есть на примете печатник, который не откажет и нашему журналу. Андрей все же не зря три года просидел в лагере, да и до этого несколько лет скрывался от КГБ. Новый знакомый — звали его Алексей Челноков — с его таким важным для нас предложением, не вызвал у него просто никакого доверия. Мне он так и сказал:

— Думаю, это гебня.

Но, во-первых, из того же тюремного опыта мы оба точно знали, что думать можно все, что угодно, а для такого обвинения нужны доказательства. Во-вторых, мы ничем не рисковали. Удастся восстановить публикацию журнала — очень хорошо, не удастся — мы остаемся в том же положении, в котором и были. Характер журнала менять мы не собирались. В Челнокове Андрей, конечно, не ошибся, но об этом чуть позже, сперва все же о том, зачем КГБ понадобилось нам помогать тогда? Может быть разгром «Гласности» уже слишком портил тогда репутацию Горбачева и перестройки, может быть кто-то в советском руководстве или только в руководстве КГБ решил, что в мае они уж слишком перестарались. Не знаю до сих пор.

Вероятнее всего после этой грандиозной операции, после разгрома и убийства печатника в КГБ решили, что получив такой урок, я стану сговорчивее. Думаю, что у КГБ с моим освобождением (как, конечно, и возвращением из ссылки Сахарова) было связано много надежд. Позже у меня появилось подозрение, что и издание «Гласности» по-французски не обошлось без помощи КГБ. На Лубянке, как будет видно из дальнейшего, настойчиво искали новых ручных лидеров, желательно с незапятнанным демократическим прошлым. Но им мало, что удалось.

Алеша же Челноков вскоре попросился в «Гласность» на работу. Отказать у меня реальных причин не было и он стал одним из ночных дежурных сформировавшейся к этому времени «Ежедневной гласности».

В течение всех семи лет, в течение которых работала «Е.Г.» работа там строилась по единой схеме. Двое ночных дежурных корреспондентов обзванивали порядка пятидесяти городов Советского Союза, где происходили или могли происходить интересовавшие нас события. Из других мест люди звонили сами и мы им тут же перезванивали, чтобы они хотя бы могли не тратиться на оплату междугородных звонков. А событий было множество, страна бурлила и всюду у нас были корреспонденты, готовые в подробностях обо всем рассказать — нередко именно они и были действующими лицами, а «Гласность» была единственной возможностью рассказать о себе миру. Ночные дежурные записывали сообщения, набиралось, обычно, страниц семь-восемь очень убористого текста, а в шесть утра приезжал поочередно один из четырех редакторов (Тамара, Володя Ойвин, Виктор Лукьянов или я) и приводил тексты в порядок. Часов в семь приезжал печатник (у нас вскоре появился довольно примитивный ротатор — главным человеком с ним управлявшимся был Виталий Мамедов, тоже знакомый мне еще по Чистопольской тюрьме — печатать на нем журнал было невозможно, но для «Е.Г.» он годился). В более поздние времена приезжал еще и переводчик на английский, их тоже было четверо и переводил тексты, после чего происходила рассылка — сперва с курьерами, позже — по факсу.

Естественно, все люди были молодые, очень разные и свободные и никаких особенных правил не было. Скажем, Андрей Шилков и тогда был не дурак изредка выпить, на работе это никак не сказывалось, точнее — вся организаторская часть (да и не только она) только на нем и держалась. Но было одно жесткое правило (кроме запрета принимать подарки): ночные дежурные не могли пить в ночь их дежурства, поскольку было понятно, что никакой работы в этом случае не будет. И без того трудно не спать всю ночь, а уж выпив… Запрет этот был всем известен, вполне понятен и почти никогда не нарушался. Но однажды сперва, кажется, Володя Ойвин, приехав в шесть утра на редактирование в квартиру на Литовском бульваре (Ясенево), которую мы снимали для «Е.Г.», обнаружил пару пустых бутылок и качество информации, естественно, было гораздо хуже. Дежурили Митя Волчек и Челноков и я их предупредил, что так делать нельзя. Но через неделю опять оказалось, что они оба сильно навеселе и бюллетеня практически нет. Стало ясно, что вполне взрослый, женатый, здоровенный Челноков попросту спаивает девятнадцатилетнего Митю.