Гладиаторы - [15]

О, как нетерпеливо он ждал своего часа! Печальное ожидание для честного сердца Клодия Глабера; что делать, раз путь к славе вымощен уже не геройскими деяниями, а взятками и интригами, а на придорожных кустах развеваются, как флаги, женские юбки! Его современники оказывались на самых лакомых местах одним могучим прыжком, перескакивая сразу через несколько этапов, он же, простофиля, трудился и переползал, как червь, от одной должности к другой, ни одной не минуя: сначала армейская служба, потом он квестор, претор; эдилом — и тем пришлось побывать, хотя, казалось бы, это уж совсем лишнее. И все это при том, что отец его побывал консулом, а самому Клодию Глаберу с самого начала как будто пророчили яркую карьеру…

Почему чертовы солдаты так лениво дерут глотки? Вдали уже показался некрополь Капуи, народ Кампании ждет его, своего спасителя. А что за торжественное вступление в город, если не под радостную песню? Он грозно оглянулся, и солдаты с новой силой грянули гимн его лысине.

Взять для примера Марка Красса. Вот уж кто не покрыл себя ратной славой, однако заставил склониться перед Суллой несколько десятков противников диктатуры и прикарманил их имения, заложив основы головокружительного богатства. Теперь половина сената ходит у него в должниках, самые важные люди в государстве пляшут под его дудку. Стал туг на ухо, подслеповат и жирен — где ему заметить и вспомнить Клодия Глабера, соратника юных дней! Недавно его уличили в распущенности, то есть поймали с весталкой, но тут же было неопровержимо доказано, что его ночные отлучки к деве были всего-навсего переговорами по поводу продажи ее загородной виллы; весь Рим потешался над этой историей.

Претор повеселел. Скоро он въедет в Капую этаким спасителем Кампании верхом на стройном иноходце. Лихая песня — вот чего недостает для торжественного вступления в город! Он оборачивается и улыбается, в третий раз заставляя солдат затягивать постылый гимн. Претору это в радость, он похлопывает ладонью коня.

А толстяк Помпей? Многие видят в нем следующего диктатора. Его покойный папаша был косоглаз и погиб от удара молнии — что за недостойная смерть для аристократа! Самого юного Помпея на самой заре его карьеры привлекали к суду за похищение птичьих силков и книг — части добычи, захваченной в Аскулуме. Силки и книги! Но пока тянулся суд, он породнился с уродливой дочкой председателя и был, разумеется, оправдан. При оглашении приговора публика орала: «Поздравления молодоженам!» вместо: «Слава невиновному!» Вскоре после этого молодец развелся и женился на приемной дочери диктатора Суллы, уже родившей ребенка неизвестно от кого. Вернувшись из Африки, он валялся у тестя в ногах, чтобы тот предоставил ему право на триумф. Добившись своего, он запряг в колесницу четырех слонов, но триумфальная арка оказалась маловата для слонов, пришлось их выпрячь. Все видели, как Помпей истерически рыдал, а поди ж ты — обожают его, несмотря на этот позор и на все остальное.

Народ… Если бы народ знал о своих «героях» то, что знает о них он, Клодий Глабер, то пришлось бы искать этих героев днем с огнем. Разве не вырос он среди них, разве не был достойнейшим из всех — а что толку? Все они его обскакали: Лукулл того и гляди разобьет Митридата и потопит свою славу в безумном разгуле; Помпей командует легионами в Испании и называет себя «Помпеем Великим»; Марк Красс сидит дома, не дотрагиваясь до меча, но перед ним все ходят как шелковые; даже недомерок Цезарь, исполнивший свою посольскую миссию в постели царя Вифинии и рассмешивший этим весь Рим, — даже тот находится на пути к славе, помогая себе красноречием. А что получил он, Клодий Глабер, за сорок лет беспорочной службы? В награду за все труды он отправлен на усмирение шайки разбойников и цирковых шутов во главе этого смехотворного сброда — спешно собранных рекрутов и ветеранов, даже песню толком не способных исполнить!

— Запевай! — рычит претор, багровый от злости, на свою усталую, охрипшую рать. До городских ворот остаются считанные шаги, скоро их встретит с распростертыми объятиями городской совет Капуи. Песню!

«Гимн лысине» возносится к небесам, преторский конь вытанцовывает то ли от радости, то ли с испугу. Клодий Глабер со слезами ярости на глазах внимает немного удивленному и сдержанному приветствию старейшины городского совета.

Шел десятый день осады.

Претору Клодию Глаберу мнилось, что он спит и видит дурной сон. Ни разу еще во всей истории Рима не бывало такой дурацкой осады. Ведь они окружили не город, а гору, и даже не саму гору, а дыру в горе, к которой вела одна-единственная проходимая тропа. Осаждающие не могли по ней подняться, осажденные не надеялись спуститься. Тропа была очень узкая и такая крутая, что вьючный мул мог бы по ней вскарабкаться, только если его тянуть спереди и подталкивать сзади. Раз так, зачем нужен мул?

Ежедневно Клодий Глабер получал по несколько бурдюков вина, каковые осушал в компании своих офицеров; все это были ветераны, скрученные ревматизмом, но не стесняющиеся воинственных кличей. Но лучше так, чем пьянствовать в одиночку.