Гладиаторы - [23]

Однако сейчас самым главным было то, что он остался совершенно один, и вместе с острым, почти физически осязаемым страхом все происходящее вокруг, все, что его окружало, обрело реальность сна. У этого сна даже был сценарий: в нем он должен был убить хромого, засевшего в овраге. Он хотел его убить, это желание терзало невыносимо, как жажда, как ночной кошмар.

«Он боится меня, и поэтому я не должен бояться его, — внушал себе Дато. — Это же нелепо, чтобы мы одинаково боялись друг друга. Прямо как молодожены в первую брачную ночь!». Очень кстати вспомнилось шутливое сравнение майора, когда тот учил новичков преодолевать страх. Это слегка приободрило.

Стоило мысленно произнести Бог весть как всплывшую во взбаламученном сознании любимую майорскую сентенцию, как нахлынули другие воспоминания, точно кто-то диктовал, вернее, напоминал услышанные от майора и заученные однополчанами нехитрые афоризмы.

Старик оглянулся на Дато. Скорее всего он тоже не видел в овраге засаду хромого. Но неожиданно встал. Стал помогать подняться женщине. Они выпрямлялись со старческой медлительностью, с оханьем и кряхтением, затем повернулись и шатко затрусили к дальнему концу спортплощадки. Неловкими движениями они напоминали заводные игрушки. Старуха следовала за стариком и была вынуждена семенить мелкими шажками. Дато в душе обрадовался такому бессмысленному и опасному для стариков поступку и понимал, почему обрадовался, хотя признаться себе в этом не хотел: он подумал, что засевший в овраге хромой выстрелит в стариков и этим обнаружит себя. Он так остро осознал свою низость, что стыд заставил его необдуманно подняться. Он совсем не хотел подниматься, он противился этому, это съежился от стыда и поднялся кто-то другой, но не Дато.

Когда он встал, из раскрытого жилетного кармана выскользнул автоматный рожок и упал на землю. Тут же вспомнилось, как выпал рожок у Мамантия, когда тот бежал по дну оврага. Воспринял это как плохую примету и заставил себя выкинуть из головы неприятный эпизод.

Теперь сердце колотилось у него не только в груди, но и в ушах, висках и в растянутой связке ноги. Как будто он соревновался с самим собой, с самим собой и собственным сердцем, которое, казалось, вот-вот разорвется.

Он медленно двинулся с места. В сторону стариков даже не посмотрел. Они его уже не интересовали. Они выполнили свою миссию: благодаря им и толстяку он установил, что в овраге укрывался в засаде хромой боевик, и Дато даже имел представление, хотя и приблизительное, о его местонахождении.

Он только боялся обессилеть от чрезмерного напряжения. Скоро, буквально через пять шагов, должно было показаться каменистое ложе оврага. Он невольно бросил взгляд в сторону толстяка. Тот лежал навзничь, уставя вверх довольно солидное брюшко: черная майка обтягивала толстое потное брюхо. Странное чувство овладело им, будто толстяк в камуфляже не был мертв — просто лежит без движения человек, как во время киносъемок лежат без движения до окончания дубля статисты, изображающие погибших в бою солдат. Как будто толстяк только и дожидался окончания этого омерзительного, нескончаемого дубля или сна, чтобы встать и рассказать Дато, как был убит и что испытал во время смерти. Внезапно Дато понял, что больше не воспринимает хромого, засевшего в овраге, охотником, а себя жертвой. Душевное состояние хромого еще больше, чем его, должно было соответствовать положению единственного выжившего в бою, или отставшего от отряда, или же брошенного в одиночестве во вражеском окружении и хоронящегося в укрытии. В засаде сейчас был он, Дато. Это Дато был охотником, а хромой — жертвой! Испытание страхом не раздавило его, а помогло преодолеть себя.

«Я знаю, что он один, но он-то не знает, что и я остался в одиночестве, и поэтому наверняка чувствует себя попавшим в западню!» — подумал он.

Прежде чем преодолеть оставшийся отрезок, в конце которого, по расчетам Дато, должна была открыться расщелина оврага, он свернул и пошел наискосок, оставил за спиной хлев и вдруг почувствовал, что очень устал. Вместе с усталостью вновь пробудился страх. Он боялся признаться себе в этом. Но к этому чувству, что поразительно, примешивалась огромная радость: только сейчас, когда страх заставил трепетать буквально каждую клеточку его тела, он понял, что жив, что жива его плоть. Она была полна жизни и не желала смерти. Внезапно он вспомнил про Акакия и удивился, почему до сих пор ни разу о нем не подумал.

Сейчас он очень боялся умереть, боялся превратиться в труп и потерять это упоительное ощущение собственной живой плоти. Он уже не стыдился страха. Он залег и, где ползком, где перекатываясь, добрался до забора соседнего с Акакиевским участка. Как и что произойдет в следующую минуту, он видел очень реально, во всех подробностях: заранее был уверен, что легко пролезет под металлической сеткой, отчетливо понимал, что его страх был частью того безумного действа, в котором все исполнители уже погибли, кроме него и хромого.

Под сеткой он прополз беспрепятственно и, низко пригнувшись, добежал до кустов орешника, свернул вправо и добрался до помидорных грядок, где они с Кобой оставили Акакия. Он вспомнил, что Акакий какое-то время следовал за ними, когда они спешили к машине, чтобы перехватить боевика в черной куртке. Возле дренажной канавы Дато передохнул и продолжил путь во весь рост.