Гитлер капут - [15]

Шрифт
Интервал

По одежде наши спасители живо опознали настоящих преступников, а мы, естественно, все подтвердили. Бородач рассказал, как мать приняла его за грабителя и добровольно рассталась со своим узелком. Его мы не интересовали – он спешил к мародерам, которые орудовали в том месте, где под завалами осталось какое-то его добро. Стрелять на поражение он не решился, лишь пару раз для острастки выпалил в воздух, после чего преступники бежали.

Пока бородач рассказывал, мать окончательно распрощалась со своими страхами, и теперь ее трясло от негодования. Казалось, она вот-вот бросится с кулаками на командира эскадрона. Я и не подозревал, что лучший педагог города, учитель русского языка и литературы, способен так материться!

Командир слушал ее молча и хмуро. Когда она выговорилась, он приказал связать мародеров, и мне сразу припомнилась снайперша. Поднявшись на цыпочки, я шепнул матери: “Не волнуйся, мамочка, сейчас их расстреляют”.

На удивление, Гитлер вел себя очень спокойно, чего нельзя сказать о его папаше. Жорик отчаянно сопротивлялся, последними словами клял ополченцев, а матери бросил: “Из-за таких сук войны и начинаются”. Войдя в раж, он даже признался в своих симпатиях “румынам”!

Папашины выходки, казалось, совсем не волновали Гитлера. В его глазах по-прежнему блестели слезы, а синие, как у покойника, губы узкой полоской выделялись на мертвенно-бледном лице. Он смотрел на меня с ненавистью, но былой робости у меня и в помине не было. Я небрежно бросил: “Песец котенку!” – и принялся насвистывать мелодию похоронного марша, но мать довольно резко меня одернула – она терпеть не могла свистунов. Я не обиделся, а, наоборот, обрадовался – если обращает внимание на такие мелочи, значит, самообладание к ней вернулось окончательно.

Соседи были целиком и полностью на стороне мародеров. Еще бы! Мамаша Гитлера работала в домовом комитете и большую часть дня просиживала у подъезда в обществе дворовых сплетниц, грызя семечки и перемывая жильцам кости. Я слышал, как они осуждали мою мать: “Куда нам до такой антелигенции – мы же быдло!” А ее муженек однажды выдал моему отцу за кружкой пива: “Не повезло тебе с бабой, Колян!” Отец, ясное дело, вспылил и врезал умнику по физиономии. Состоялся товарищеский суд – хотя какие они нам товарищи? – и на нем все как один сочувствовали пострадавшему.

Теперешний суд соседи и вовсе воспринимали как “румынский трибунал”, которым денно и нощно нас стращало радио. “Дворня” просто не находила себе места! “Надо еще разобраться, – орали самые ретивые, – откуда этих свидетелей принесло! Небось, ихние дети у Любки в отличниках ходют!”

Дальше последовали еще более пакостные предположения, и бородатый вынужден был пальнуть в воздух. Дрожа от гнева, он рассказал, что его дочь от первого брака давно окончила школу, причем не здесь, а в Кишиневе, во втором браке детей у него нет, жена погибла во время предыдущего обстрела, а нас он сегодня увидел первый раз в жизни. Когда наш спаситель закончил, волнение немного утихло. Я посмотрел на мать. Мне показалось, она о чем-то мучительно размышляет, но никак не решится сказать. Ее лицо пылало, и я еще сильнее возненавидел “дворню”.

Пытаясь выиграть время, Жорик потребовал, чтобы казаки проверили, кто такой бородач, почему его дочь живет в Кишиневе, не является ли он Любкиным “хахалем”, а она – агентом “румынской” разведки.

К счастью, командир ополченцев не клюнул на Жорину хитрость. “У меня сестра в Кишиневе живет, – заявил он толпе. – У кого из вас нет родственников в Молдове?”

Бородатый не стал ничего доказывать, он лишь заметил Жорику: “И что же тебе не нравится, гнида? Ты же румынский приспешник! Сам в этом признался, никто тебя за язык не тянул!”

Едва он закончил, подала голос мать. Она говорила холодно и бесстрастно, едва шевеля искусанными губами, – похоже, у нее совсем не осталось сил. Она сообщила, что папаша Гитлера и его сынок нас ограбили. Случилось это, когда, напуганные выстрелами, они бежали с места первого преступления. В подтверждение мать предложила проверить у взрослого мародера карманы – в них должны находиться наши пятнадцать рублей! Рассказывая небылицу, она слегка придавила мое плечо.

Мародеры чуть не лопнули от возмущения, а я восхищенно посмотрел на мать. Какая же она молодец, что в своем горе не пропустила мимо ушей пьяные жалобы Жорика! Справедливость вершилась у меня на глазах. Зря мать беспокоилась на мой счет – я охотно все подтвердил, и мы понимающе глянули друг на друга.

Мне показалось, казакам не очень понравился такой оборот, но поделать они ничего не могли – пришлось обшарить карманы Жорика. Обнаруженные пятнадцать рублей вручили матери. Она приняла их с таким видом, будто и впрямь стала жертвой разбоя. Я мать не осуждал – Жорику-то уже все равно, а нам деньги еще пригодятся…

“Дворня” жаждала нас разорвать, а поп, размахивая крестом, городил какую-то ахинею о “суде скором и праведном”. Я не понимал, кого он желает судить, и со страхом поглядывал в его сторону. К счастью, казаки не обращали на него внимания. У некоторых из них руки чесались скорее кого-нибудь “шлепнуть” – они говорили об этом открыто! – ведь день клонился к закату, а схваченных мародеров раз-два и обчелся.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.