Гитлер_директория - [46]

«Сегодня выдали вино… шоколад, конфеты, сигареты, кекс. Все это имеет горький вкус, как успокоительные пилюли. <…> И снова на фронт? Но куда? За новым ранением? Или в плен? Или — в вечное забвение?» (Из дневника ефрейтора 52-й пехотной дивизии Германа Райха, 24 июня 1944 г.)

А Гитлер ничего не хотел слышать. Он всегда опасался и ненавидел своих генералов, но был уверен в своих храбрых «райхах», в их решимости, в их оптимизме. Генералы же настроение в армии знали лучше. И они хотели сохранить эту опору, укрепить ее дух — и отнюдь не шоколадом, а прежде всего, перспективой скорого окончания войны. И все понимали — пока Гитлер жив, никаких перспектив вернуться домой в обозримом будущем у немецких солдат нет.

Повторю, в 1944 году это в Германии понимали все. Во многом заговор и не удался именно потому, что в буквальном смысле разваливался на группы, представлявшие собой все слои общества. Например, «группа Герделера» отражала настроения крупного бизнеса; «группа Бека» — авторитетных, хотя и отставных военных, и так далее. Вокруг Штауффенберга же группировались молодые, наиболее активные офицеры генерального штаба, имевшие собственное представление о будущем Германии и ее армии: Штауффенберг, к примеру, не раз серьезно конфликтовал с тем же Герделером по политическим вопросам. Однако всех участников заговора 1944 года связывала одна, и если не главная, то первая цель — убийство Гитлера.

Финал «Операции «Валькирия»» хорошо известен: первая цель достигнута не была — после страшного взрыва в ставке «Вольфсшанце» Гитлер остался жив. Начались аресты, пытки, недолгое заключение в тюрьме Моабит, скорый суд, виселица. Кто-то сумел скрыться, как, например, Герделер или Лейшнер. Кто-то успел покончить с собой, как фельдмаршал фон Клюге или генерал фон Тресков. Волна арестов накрыла даже тех, кто не имел к заговору никакого отношения — например, отставного капитана 3-го ранга Эрхарда — одного из руководителей печально известного Капповского путча… аж 1920 года! Естественно, гестапо не щадило ни жен, ни детей. Это называлось — «в порядке уголовной ответственности за действия, совершенные членами семей». Гестапо добралось и до покойников — тело фон Трескова, когда обнаружилось его участие в заговоре, было выкопано и сожжено. От Роммеля, очень популярного в армии генерала, избавились вообще непонятно каким способом: не то убили, не то вынудили самому принять яд, пригрозив жесткими репрессиями в отношении семьи.

Заговорщиков с корнями пытались выкорчевать из немецкой почвы. Одновременно принимались все возможные меры по «санации» общего настроения в армии, о котором Гитлер все же вынужден был выслушать печальную истину.

И что же? Патриотические речи, улучшение снабжения армии (за счет гражданского населения, конечно), объявление о чудодейственном (божественном) спасении фюрера (устами будущего преемника гросс-адмирала Деница), заверения в преданности офицерского корпуса и солдат (это уже Гудериан) и, наконец, введение 24 июля нацистского приветствия «Хайль Гитлер!» для всех солдат вермахта — вот только часть мер, принятых по приказу Гитлера. Остальные — в том же духе: все для и во имя продолжения войны.

Но заговор потому и пророс так глубоко и обширно, что отражал собой необратимый антивоенный настрой всего населения страны. Выкорчевать его было уже невозможно. Оставались те, кто примыкал к заговору морально и пока никак не «засветился» в конкретных действиях. Заговор 1944 года, внешне вроде бы удушенный висельной петлей, только прикинулся бездыханным. На время. Причем — на короткое.

После широко известного, можно сказать, знаменитого «заговора Штауффенберга» достаточно быстро и почти незаметно для истории и историков сформировался другой заговор, преследующий ту же цель — убийство Адольфа Гитлера. С последующим переломом судьбы гибнущей Германии. Назовем его «заговором Шпеера».

Альберт Шпеер, министр вооружений, к концу войны набрал реальный политический вес в окружении Гитлера. Многие из старых соратников Гитлеру попросту опротивели, поэтому в последние месяцы он и предпочитал общество секретарш, адъютантов, Евы Браун и Альберта Шпеера, по профессии архитектора, с которым мог хоть ненадолго забыться, мысленно возвращаясь к прежним заветным планам по перестройке городов Германии.

Не думаю, чтобы Гитлер когда-либо верил Шпееру, но, возможно, был период, когда фюрер своему толком не сбывшемуся архитектору доверял. И возможно, именно в этот период близости к вождю Шпеер и решился довести до конца то дело, которое не удалось Штауффенбергу. То, на что храбрый человек Штауффенберг шел по принципиальным соображением, для Шпеера было актом отчаяния и последней попыткой выскочить из летящей в пропасть колесницы «германского цезаря».

Удивительное дело, но — Шпеер, по его словам, сам признался Гитлеру в своем намерении отравить его. Я в это не верю. Если Шпеер и «признался», то лишь после поражения — на допросах и в своих мемуарах.

На деле же картина складывалась такая. После провала попытки контрнаступления 15 февраля 1945 года активизируется эвакуация архивов, секретной документации и части сотрудников на юг, в Бергхоф. Туда постоянно летают вожди рейха; там, вдали от Гитлера, ведутся разные разговоры, строятся планы по спасению ситуации. Но если Геринг или Лей, вернувшись в Берлин, слово в слово передают содержание этих планов Гитлеру, то Гиммлер или Шпеер этого не делают. У них у каждого свои планы, но цель одна — Германия без Гитлера. Заигрывания Гиммлера с союзниками становятся известны; Шпеер тоже действует: он составляет доклад, суть которого в том, чтобы немедленно остановить все военные действия, так как военная промышленность разрушена. Он не передает его Гитлеру, хотя мог это сделать, а направляет в штаб-квартиру и рассылает копии высшему военному руководству. Правда, об этом он лишь сам пишет в мемуарах; лично я такого документа не видела. А вот отказ Шпеера выполнять приказ Гитлера о «выжженной земле» — подтвержденный факт. Ему в этом помогали разные люди: например, гауляйтер Гамбурга, лично отменивший приказ о взрыве портовых сооружений. Или — генерал-полковник Хейнрици, о котором Шпеер пишет как о помогавшем ему «в целости и сохранности сдать русским Рыбникский угольный бассейн». Тот же Хейнрици отдал приказ не взрывать берлинские мосты. Это уже был откровенный саботаж. Шпеер даже записал пластинку с речью, с тем чтобы ее передали в эфир в случае его, Шпеера, гибели. А он был к ней тогда очень близок.