Гимн шпане - [6]

— Я сам по себе, я особенный, обо мне нельзя судить по общим меркам.

В моих делах криминала было не больше, чем у других, мне бы только немного времени, зря она так, не все же начинают жизненный кросс с одной стартовой точки.

Официантка принесла суп, мсье Го вино, я попробовал, оно было еще холодновато, но вкусное, не стоит зацикливаться на этикетках — например; на этой было написано только «Шато-Петрю, 76», ничего больше, и, однако, вино имело прекрасный вкус.

Я наполнил бокал Мари-Пьер; говорят, ослепительные красотки в качестве спутниц скорее головная боль, чем счастье, но сейчас она была рядом, и это главное.

— Когда я создам свою компанию, вот увидишь, там все будет по закону, и ты первая от этого выиграешь, даже сможешь у меня работать, сейчас женщины делают отличную карьеру, неправда, что преуспевают только уродины, многие бизнеследи — красавицы, и это им даже на руку.

Сначала я думал лишь о том, чтобы завладеть ее вниманием, но меня понесло, это была моя заветная мечта, я говорил, а она слушала, улыбаясь: я не из тех, кто ставит на кон все, кому главное разъезжать на «мерине» с кондиционером, кто заработает три гроша и тут же все спустит, секрет успеха в том, как вложить капитал, часть в одно дело, часть в другое, никогда не валить все в кучу; мы с ней выдули целую бутылку, и по ее глазам было видно — убедил.

— А чем будет заниматься твоя компания?

— Разными коммерческими операциями — продажами, закупками, посредничеством и так далее, я не собираюсь ограничиваться чем-то одним, в наше время надо ловить удачу за хвост.

Мсье Го принес блюда и задержался у столика, чтобы научить Мари-Пьер обращаться с палочками, у нее не получалось, — вот так, мадемуазель, большой палец сюда, — но чем больше она старалась, тем больше лапши падало на пол; мсье Го раз сто показал ей, как надо, — вот так, мадемуазель, он управлял палочками; словно собственными пальцами, смотрите, как просто,— в конце концов, она взяла вилку; а знаете, вкусно, сказала она, меняя тему, очень вкусно, я никогда не пробовала китайскую еду.

— Французская кухня — тоже великая кухня, — ответил мсье Го и пошел в погреб за новой бутылкой, мне пришлось пить ее в одиночку, Мари-Пьер совершенно окосела.

Я полез в карман куртки, за блокнотиком с отрывными листочками, который использовал для таких целей, и показал ей эмблему будущей компании — слово «Экстрамил», в котором «к» изображалась в виде звезды, окруженной остальными буквами. Сначала я выбрал название «Экстра-нил», где «нил» расшифровывалось как «напор, идеи, лидерство», но это звучало невнятно.

— Что скажешь?

Мари-Пьер взяла бумажку, на «т» капнул соус, неплохо, одобрила она, думаешь запустить рекламу?

С ней было интересно разговаривать, она задавала дельные вопросы, конечно, реклама стояла на первом месте, как я прочел в одном известном деловом журнале, без рекламы новая компания не сможет раскрутиться, главное — найти оригинальную идею и настойчиво ее проталкивать; по-моему, «Экстрамил» было то, что надо: во-первых, «экстра», во-вторых, намек на размах — «мили» — просто, но доходчиво, стопроцентное попадание.

Когда мы вышли, валил снег, улица сияла рождественскими огнями, автобусы, разворачивались на стоянке позади вокзала, рисуя на снегу причудливые узоры, машины двигались медленно, похолодало, но мне казалось, я в раю, где вечное тепло, я обнимал ее за талию, моя рука скользнула в карман ее куртки, никогда бы не отпускал, так и шел бы всю жизнь под хлопьями снега, слегка навеселе, мимо витрин с мигающими гирляндами… мы как будто попали в диснеевский мультик, сказала Мари-Пьер, — она читала мои мысли.

На перекрестке перед баром «У Мориса» стоял мой подельник, бедняга, небось в кедах на снегу несладко, два брата-пакистанца ждали неподалеку.

— Ты иди, — сказал я Мари-Пьер, — я скоро.

Телевизоры, как и моя комната, находились на шестом этаже, только подниматься надо было по другой лестнице, где нет никаких старух с кошками, — мы с Саидом постепенно прибрали к рукам все здание. Парень шел за мной, я не любил пускать к себе посторонних, но мне не улыбалось таскать такую тяжесть одному.

— Твоя баба?

Выходит, я был прав: чтобы к тебе не лезли, нужно жить с уродиной. А она ничего, продолжал он, сколько ей лет?

— Почти семнадцать.

Он присвистнул: значит, шестнадцать, ну ты даешь, это ж совращение малолетних, тебя могут посадить. После выпивки я с трудом одолел лестницу, придется делать две ходки.

— Бабки при тебе? — спросил я его у двери.

Конечно нет, они у пакистанца, в общем, все в ажуре, зря я напрягаюсь, но мне это не понравилось: я привык, чтобы деньги вперед; он подул себе на руки.

— Я с ними пять лет имею дело, не волнуйся, мусульмане ребята правильные, даже не курят.

В комнате было темно, тут наверху отрубили электричество, я сунул руку за трубу, где обычно хранил карманный фонарик; не то чтобы я им не доверял, но не хотелось таскать телевизоры за так.

— Эти?

Он осмотрел товар, при свете фонаря коробки казались гигантскими, модель устраивала, пакистанцы боялись только, что экраны окажутся маленькими; он похлопал по коробке и сказал с раздражением: вот жучила, если бы я знал, что они «чистые», загнал бы втридорога.