Гимн шпане - [110]

— Где выбыли?

С ними шагали еще два надзирателя — придурки, с которыми я и словом не перекинулся за время работы в парке, они смотрели на меня, словно я совершил невесть какое преступление.

— Я был в хозблоке, на Рейи.

Но эта змея погрозила мне пальчиком, ай-ай-ай, молодой человек, я туда звонила, никто вас там не видел. Ладно, сдался я, скажу правду, у меня по дороге случилась поломка, а поскольку я уже опаздывал, пришлось отложить посещение хозблока.

Последние слова я произнес с намеренным сожалением.

— Ах, поломка?

Да, говорю, поломка.

— Машины?

Нет, идиотка, летающей тарелки, сдохнуть с ними можно.

Сначала я старался, чтобы никто не знал про «вольво», меньше знаешь — крепче спишь, но теперь мне пришлось раскрыть карты, захотелось дать им донять, что мое общение на равных с ними, жалкими, нищими людишками, лишь каприз судьбы; единственный, у кого была машина, — Виктор, но и то на неделе он пользовался общественным транспортом, так что моя «вольво» произвела сногсшибательный эффект, и все задались вполне естественным вопросом, что я здесь делаю, про ассоциацию не знала даже мадам Сарла, и в конце концов я как бы нехотя открыл им тайну: дело в том, что моя тетя — лучшая подруга жены мэра, теперь вы понимаете, как я получил место.

— Но вы просили разрешения?

Нет, я не просил разрешения. Она скорчила недовольную мину, понимаю-понимаю, я уже еле сдерживался, тут еще шедший позади старший надзиратель добавил: надеюсь, однако, вы запомните на будущее, что никто не имеет права отлучаться без разрешения; у меня внутри все кипело, прямо клокотало от ярости, но, несмотря на это, я сумел не показать виду и смущенно улыбнулся, мол, извините, и в этот миг в меня словно бес вселился, я вдруг стал заикаться, из… а дальше не выходило, из… надзиратели заржали, тогда я набрал в легкие побольше воздуха, и — извините, я очень сожалею, этого больше не повторится. Хорошо, сказала мадам Сарла, надеюсь, что так, пусть у вас есть связи, но правила одни для всех, прошу не забывать.

Я до самого вечера скрипел зубами от злости, поубивал бы придурков, как же они потешались, когда я бормотал извинения старшему и этой корове! Знаешь, сказал мне один длинный, на самом деле она была с тобой сама любезность, за такое дело могла и уволить.

Телефон в доме пока не отключили, на автоответчике меня ждало сообщение; Бруно: Гастон, ты должен обязательно связаться с банком насчет машины, я за тебя поручился и теперь оказался в неприятной ситуации, перезвони мне на работу или домой, как только сможешь. Был еще одни звонок, но сообщения не оставили. В почтовом ящике лежало письмо от домовладельца: пожалуйста, не сочтите за труд связаться с нами в кратчайший срок, благодарим за любезность, и дальше два телефонных номера. Я рухнул на кровать, чувствуя, что заболеваю, и, поскольку больше ни на что не был способен, принялся созерцать трещины на потолке, тайно лелея надежду, что он вдруг обрушится и навеки погребет меня под обломками штукатурки, но поскольку ничего не случилось — земля не вздрогнула, небеса не разверзлись, я выключил свет и попытался заснуть; в темноте было гораздо легче осмыслить произошедшее и представить, как я начну все с начала, к примеру, займусь импортом-экспортом, все равно, чего, хоть марокканской наркоты, обоснуюсь в каком-нибудь провинциальном городке, шаг за шагом буду добиваться успеха, и никто на свете не сможет меня остановить, Мари-Пьер снова забеременеет, я снова найму Жиля, чтобы он взялся за молодняк и учил их уму-разуму… и только я уже начал успокаиваться, как вдруг почуял запах гари и дыма, идущий из коридора.

Одним прыжком вскочив на ноги, я открыл дверь, лестница была в густом дыму, ну все, на этот раз мне крышка, дом подожгли, я сгорю заживо, и тут вдруг в памяти всплыл рассказ Жиля о пожаре: он тогда набился в стельку и, открыв глаза в четыре ночи, увидал огненную стену в ногах кровати, но поскольку еще не протрезвел, то не слишком встревожился и стал бороться с огнем, поливая его водой, однако пламя только разгоралось, и он решил, что надо делать ноги, дверь не желала открываться, видимо, растрескалась от сильного жара, и ее заклинило, ручка была раскалена, а сзади надвигалась погибель, даже рассказывая об этом, Жиль весь покрылся потом — да, я видел Смерть вот как тебя сейчас, думал, что сгорю, будто щепка, в расплату за свои прегрешения. В последний момент замок все-таки поддался.

Я прошел по коридору, но огня нигде не было, гигантское черное облако шло из моей спальни, я взял таз с водой и вылил на матрас, дым понемногу рассеивался, так что скоро я смог отворить окно, не рискуя, что сквозняк раздует пламя. В матрасе красовалась огромная дыра, ума не приложу, что стряслось, вся комната была покрыта пеплом и черными обуглившимися хлопьями, я пошел было за веником, но тут мой взгляд упал на ночной столик, там лежала книга, открытая на середине, словно ее только что листали: «Естественная история сверхъестественного», из-за дыма, а может, из-за сквозняка — поскольку окно было распахнуто настежь, я вдруг жутко расчихался, одновременно ощущая наплыв страха — ясно, кто-то проник в дом и устроил пожар; быстренько одевшись, я выбежал на улицу, даже не захватив вещей — нет, это не человек, тут что-то другое, — я,чувствовал присутствие Чего-то, так что на всех парах примчался к вокзалу Монпарнас и просидел всю ночь в кафе, в ожидании рассвета, мучаясь вопросом, совсем я свихнулся или как, а какой-то голос неотступно нашептывал мне о жутких происшествиях, это началось сразу, как я пришел, сначала я вспомнил историю из детства — мы жили тогда в провинции: чтобы отомстить уж не знаю за какое унижение, один из клоунов задушил и расчленил сына директора цирка, голос в башке с упоением расписывал эту сцену — неверное движение бритвы, и мальчуган пришел в сознание, вереща от боли, а потом клоун протащил труп через всю деревню под ворохом старой одежды, вопя: старье берем, старье берем, идет старьевщик, за ним, улюлюкая, бежала целая ватага мальчишек, пока вдруг кто-то не заметил, что с телеги на землю капает кровь, в тюрьме клоун покончил с собой, — помнишь, маленький Гастон? Я сидел за столиком, парализованный ужасом, и, видимо, помотал головой, как бы говоря: нет, не помню, — потому что проходящий мимо официант как-то странно на меня посмотрел; голос умолк на мгновение и снова принялся мучить меня: из-за страсти к золоту испанцы в Перу истребили целое племя, но вскоре сами очутились в плену у выживших. Индейцы привели их на гору, и знаешь, что случилось потом, Гастон? Знаешь, как кончили эти авантюристы, помешанные на золоте? Бармен крикнул на все заведение: клиенты должны понимать, что мы закрываемся, — клиенты будто и не слышали его, тут сидели одни алкаши, далеко не сливки общества. Индейцы связали им крест-накрест руки и влили расплавленное золото в рот, в уши, в ноздри, в анус, буквально мумифицировав их столь вожделенным металлом.