Гимн крови - [13]

Любовь всегда будет помогать Квинну. Потеряв тетушку Куин, он держался тем, что продолжал боготворить ее. Единственную, кого он ненавидел, он убил.

— Можно я дам ей свою кровь? — спросил он.

Он приблизился ко мне, сжал мое плечо, потом наклонился вперед и, после небольшого колебания, поцеловал меня.

Как он смог отвести от нее взгляд осталось вне моего понимания.

Я улыбнулся. Выпрямился. Дядюшки Джулиана в пределах моего видения не было.

— Его нет, — подтвердил Квинн.

— О чем вы говорите? — спросила ослепительная новорожденная.

— Дядюшка Джулиан, я видел его, — мне не следовало это говорить.

На ее лицо набежала тень.

— Но его остановили, — сказал Квинн. — Я видел его на похоронах тетушки Куин, он как будто хотел предупредить о чем-то. Это его обязанность, но что это может означать теперь?

— Не давай ей свою кровь, — сказал я Квинну. — Держите свои мысли открытыми друг для друга. Конечно же, вы можете положиться на слова, неважно, как часто вы обменяетесь образами, но не обменивайтесь кровью. Это слишком много. Вы потеряете возможность взаимной телепатии.

Она протянула ко мне руки. Я обнял ее, крепко сжал в объятиях, восхищаясь ее чудесной силой. Я преклонялся перед магией Крови даже больше, чем гордился своим прогрессом в этом деле. Она поощрила меня негромким смешком, когда я поцеловал ее, подарив очаровательный поцелуй взамен.

Если в ней было что-то, способное обратить меня в раба, то это были бы ее глаза. Я даже представить не мог, насколько их затуманивала болезнь.

Отстранив ее от себя, я заметил, как по ее лицу рассыпались веснушки, а когда она улыбнулась, блеснули белоснежные зубки.

Она была миниатюрным созданием со всей ее силой и вновь обретенным здоровьем и вызывала во мне нежность, что удавалось очень немногим.

Но пришло время заканчивать эпические песни, как бы сильно мне не хотелось продолжать.

Реальность стучалась в двери.

— Хорошо, любовь моя. Но ты должна испытать еще немного боли. Квинн поможет тебе с этим. Отведи ее в ванную, Квинн. Но сначала приготовь ей одежду. Подожди. Лучше это сделаю я. Я скажу Жасмин, что ей нужны джинсы и блузка.

Мона почти истерически рассмеялась.

— Да, в нас всегда уживались магии и проза жизни, — отозвался я. — Привыкай.

Квинн же был воплощением сосредоточенности и серьезности. Он подошел к столу, набрал номер кухни и отдал распоряжение Большой Рамоне насчет одежды, велев оставить ее перед дверью.

Мило. Все роли в Блэквуд Мэнор отыгрываются безупречно.

Тут лицо Моны стало задумчиво-мечтательным, и она вдруг заявила, что хотела бы белое платье, и нет ли такого платья внизу, в комнате тетушки Куин.

— Белое платье, — говорила Мона, будто вновь угодила в сети поэтических образов, таких же сильных, как когда она вошла в роль умирающей Офелии. — И какое-нибудь кружево, Квинн, такое, что никто не будет возражать, если я его надену.

Квинн повернулся к телефону снова, сделал распоряжения. Да, касательно шелков тетушки Куин, которые отвечали всем требованиям.

— Все белое, — мягко и терпеливо объяснял он Большой Рамоне. — Ты знаешь, Жасмин никогда не станет носить белое. Да, для Моны. Ты знаешь, если мы не распакуем их, то они так и останутся запакованными. На чердаке. Тетушка Куин любила Мону. Не плачь. Я знаю. Я знаю. Но Мона не может ходить в отвратительной больничной пижаме. И когда-нибудь, лет пятьдесят спустя, Томми и Джером обнаружат эти вещи и не смогут решить, что с ними делать и… Просто принеси сюда что-нибудь прямо сейчас.

Когда он повернулся к нам, его глаза были на Моне, и он явно забыл, о чем только что говорил или думал. Казалось, он не верит тому, что видит, и болезненная гримаса исказила его черты, будто только сейчас он понял, что произошло, и что мы наделали.

Он что-то бормотал насчет белого кружева. Я не хотел читать его мысли. Потом он шагнул вперед и обнял Мону.

— В тебе умирает смертная, Офелия, это не продлится долго. Я встану под душ с тобой, буду поддерживать тебя. Мы будем декламировать стихи. А потом. Больше не будет боли. Бывает жажда. Но никогда не бывает боли.

Он не мог обнимать ее крепче.

— А я всегда буду видеть, как сейчас? — спросила она. Слова о смерти ничего для нее не значили.

— Да.

— Я не боюсь, — сказала она.

Она действительно не боялась.

Но на самом деле она все еще до конца не понимала, что произошло. В глубине души я это знал. Души, которую я закрыл от Квинна, и которую не могла прочитать Мона. Она не представляла, через что ей еще придется пройти. Почему меня это так волнует? Почему я делаю из этого проблему? Потому что я убил ее душу. Вот почему.

Я привязал ее к земле, как все мы были привязаны, и теперь мне необходимо было видеть в ней безупречного вампира из моего краткого, но отчетливого сна. Теперь же, когда она совсем проснулась для нового существования, она могла запросто сойти с ума. Как я говорил о Меррик?

Те, кто прошел через обряд с готовностью, сходят с ума быстрее тех, кто, как я, не желал этого.

Но сейчас было не время для подобных умозрений.

— Они здесь, — сказала Мона. — Они внизу лестницы. Вы их слышите?

Она выглядела встревоженной. И, как это обычно происходит с новорожденными вампирами, каждая эмоция была чрезмерной.