Гибрид - [8]
— Ну, где твой папаня?
Я говорю:
— В командировке.
— И зачем это люди дурью маются! Только детям очки втирают. Ни в какой он не в командировке. А нашел на свою жопу приключение.
Дворничиха говорит много веселых слов. Только мне их повторять нельзя.
— Сидит твой папаня. Как миленький!
Я не спорю. С Дворничихой никто не спорит. Она все равно лучше всех знает. И соседи ее боятся.
Мне просто делается жарко. И стыдно.
За себя и за папу.
Даже за бабушку. Ведь моя мамина бабушка никогда не врет? Да и папина бабушка только преувеличивает. Они сказали — «в командировке». В командировке!
А может, мой папа… в командировке… сидит?
И тогда никто не врет.
Когда говорят «сидит», это значит… в тюрьме.
Гулять мне уже не хочется. Совсем. Иду домой.
Но дома — молчу. Ни у кого не спрашиваю про это дело. Пусть думают, что я еще маленький.
У Дворничихи много детей. Вовка еще не самый старший. Он мой друг с Никицкой.
Вовка ко мне часто ходит. Дворничиха сказала, что со мной играть все-таки можно.
А бабушка сажает Вовку пить чай или обедать. И наваливает ему всегда больше котлет, чем мне.
Тут Вовка мне по секрету такую штуку сказал:
— Когда мамка снова родит, ей премию отвалят. Денег — тысячу. Она мне — велик. Как пить дать! Я с нее не слезу. Обещала — гони, туды твою мать! А то с дитем твоим — пусть Пушкин сидит. Что я, рыжий? Туды твою мать!
Может, Вовка и врет насчет велика?
Но веселых слов он тоже много знает. И я у него учусь. Тут Аня меня раздевала, и я ей сказал:
— Во бля… во бля…!
Ну просто так, для смеха.
А бабушка мне за это ухо отодрала. До красноты! Первый раз за всю жизнь! Целый час ревел.
Я вообще думал — ухо отвалится.
Дворничиха Вовку за слова никогда не бьет. Вот если он чего-нибудь стырит, тут его отец, канешно, ремнем.
А я еще ремня не пробовал. Никогда.
Ерундистика
Гости всегда пристают:
— Кого ты больше любишь? Папу или маму?
Дурацкий вопрос. Делать им нечего, вот и спрашивают!
— Одинаково.
— Умница, хороший мальчик!
На другой раз, они забывают и опять про это же спрашивают. Просто с ума можно сойти!
По правде говоря, я и сам точно не знаю. Потому что больше всех люблю мамину бабушку. Бабусеньку!
Я это вслух никому не скажу, а про себя: сначала мамину бабушку, потом маму, потом папу. Потом Аню. И всех остальных.
Папиных бабушку и дедушку я тоже люблю. На капельку меньше. Все-таки они. «иврейские». Я не знаю, чем «иврейские» хуже.
Но Дворничиха говорит, что хуже. И в Сокольниках тоже говорят — хуже. Хотя они добрые и больше всех меня любят. Но все-таки мне за них стыдно.
И за себя мне тоже стыдно.
Надо же, какая ерунда приключилась! Моя мама беленькая, а папа, наоборот — иврей. И он еще «сидит» в командировке. А я «натуральный гибрид». Ничего себе шуточки!
Они набезобразничали, а я всю жизнь расхлебывай!
Когда меня дразнят, я даже сдачи дать не могу. Во-первых, потому что еще не умею драться.
Дядя Сережа все обещает меня боксу выучить. Но никак не учит. Аня мне показывала, как руками махать. Сначала крутишь, а потом — раз! Раз! Но это понарошку.
Все-таки надо так стукнуть, чтобы больно было. Пусть не до крови. А бабусенька мне строго-настрого запрещает. Никому, говорит, нельзя делать больно. Лучше встать и уйти потихоньку. Как велел Кристос. И всех надо любить. Да как любить этого Юрку, если он дразнится?
Вон опять, пожалыста!
Треснуть бы ему хорошенько! Чтобы знал!
Но нельзя. И нечего вздыхать. Мамину бабушку лучше слушаться.
Иначе в жизни пропадешь. Или вырастешь никудышным.
А кому охота, спрашивается, быть «никудышным»?
— Кристос терпел. И нам велел, — всегда говорит моя бабусенька.
И я терплю. Из последних сил.
А бабушка, между прочим, опять собирает у своих знакомых детские вещи. Потому что у Дворничихи скоро получится новый ребенок.
Теперь очень трудно разводить детей сколько хочешь, как до революции. Кормить нечем, и жилплощади не хватает.
На Никицкой Дворничихе дали в большом доме подвал. Но ведь подвал тоже не резиновый!
Я прямо вижу сейчас эту картинку.
Вот сижу дома у раскрытого окошка. Горло уже не болит. Но на улицу пока не пускают. Ребята играют в «штандр» маленьким мячиком. Дворничиха на лавочке, лускает семечки и объясняет соседкам:
— Никаких энтих в Москве раньше не было. А вот после энтой революции все сюды набежали. И до чего хитрющий народ! Морду корчит, зубы заговаривает, а сам норовит квартирку хапнуть. Ладно-ть. Хозяин их всех надысь раскусил. Куды ни кинь — враг народа. Вот паразиты! Им што Володька, што Кристос — один черт. Продали матушку Расею германцу за двугривенный. Над людями измываются. Ситцу и того нет. Когда ж ето было, чтоб в Расее ситцу не было? Ладно-ть. Отольются кошке мышкины слезки.
Бабушка мне чертыхаться не велит. «Володька», догадываюсь, это товарищ Ленин. А Ленин раньше был Сталиным. Только теперь он лежит на Красной площади, в Мавзолее. И все к нему ходят по очереди.
Но бабушка к Ленину не собирается. И папин дедушка не хочет. Потому что не любит смотреть на мертвых вождей.
Жалко, детей туда одних не пускают.
Может, я Аню уговорю? Когда совсем выздоровею.
Или в Мавзолей, или в зоопарк!
Папин дедушка уткнулся в свою газету и ничегошеньки не видит. Даже в шашки со мной играть не хочет. Хотя я уже умею.
Ароматы – не просто пахучие молекулы вокруг вас, они живые и могут поведать истории, главное внимательно слушать. А я еще быстро записывала, и получилась эта книга. В ней истории, рассказанные для моего носа. Скорее всего, они не будут похожи на истории, звучащие для вас, у вас будут свои, потому что у вас другой нос, другое сердце и другая душа. Но ароматы старались, и я очень хочу поделиться с вами этими историями.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.
Пенелопа Фицджеральд – английская писательница, которую газета «Таймс» включила в число пятидесяти крупнейших писателей послевоенного периода. В 1979 году за роман «В открытом море» она была удостоена Букеровской премии, правда в победу свою она до последнего не верила. Но удача все-таки улыбнулась ей. «В открытом море» – история столкновения нескольких жизней таких разных людей. Ненны, увязшей в проблемах матери двух прекрасных дочерей; Мориса, настоящего мечтателя и искателя приключений; Юной Марты, очарованной Генрихом, богатым молодым человеком, перед которым открыт весь мир.
Православный священник решил открыть двери своего дома всем нуждающимся. Много лет там жили несчастные. Он любил их по мере сил и всем обеспечивал, старался всегда поступать по-евангельски. Цепь гонений не смогла разрушить этот дом и храм. Но оказалось, что разрушение таилось внутри дома. Матушка, внешне поддерживая супруга, скрыто и люто ненавидела его и всё, что он делал, а также всех кто жил в этом доме. Ненависть разъедала её душу, пока не произошёл взрыв.
Рей и Елена встречаются в Нью-Йорке в трагическое утро. Она дочь рыбака из дельты Дуная, он неудачливый артист, который все еще надеется на успех. Она привозит пепел своей матери в Америку, он хочет достичь высот, на которые взбирался его дед. Две таинственные души соединяются, когда они доверяют друг другу рассказ о своем прошлом. Истории о двух семьях проведут читателя в волшебный мир Нью-Йорка с конца 1890-х через румынские болота середины XX века к настоящему. «Человек, который приносит счастье» — это полный трагедии и комедии роман, рисующий картину страшного и удивительного XX столетия.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)