Гибельные боги - [2]

Луиджи замер. Во дворе послышался стук копыт, еще мгновение — и в новой вспышке молнии Луиджи разглядел во дворе всадника. Неужто приехал? Он кинулся к двери, торопливо отодвигая засовы, замешкался с замком и распахнул дверь в ту минуту, когда Винченцо Джустиниани оказался на пороге. Он вошел, стряхивая на мрамор пола мелкие градины с насквозь промокшего капюшона и оправляя влажные волосы. Луиджи поспешно закрыл дверь и в свете новой вспышки молнии разглядел вошедшего — бледное, суровое лицо, очень широкие плечи и совсем простую одежду — темные штаны и холщовую рубашку. Винченцо скинул плащ, стряхнув его на пол, отдал Луиджи, и бесстрастно спросил:

— Что случилось? Зачем его сиятельство послал за мной?

— Неделю назад у господина был удар. Вас очень ждут, он постоянно спрашивает вас. Доктор сказал, это конец. Пойдемте скорей, не ровен час…

Прибывший, сохраняя молчание, взглянул на Луиджи, на лице его не проступило ни удивления, ни испуга, он лишь на мгновение прикрыл глаза, потом кивнул и пошел к лестнице. Дом он знал — здесь вырос. Взглянув сбоку, Луиджи заметил твердый, как на медали, профиль и жесткие линии рта, и подумал, что в сравнении с годами юности мессир Винченцо сильно изменился.

Через минуту оба были в спальне, и первое, что заметил приезжий, были две странные зеленые точки на каминной доске. Экономка повернула фитиль керосиновой лампы, и в её тусклом свете стал различим большой злобно ощерившийся черный кот с рысьими кисточками на ушах, издававший глухое шипение. Доната осторожно обошла кровать, пугливо оглянувшись на кота, и поставила лампу за пологом: свет раздражал графа. Больной, едва заметив приехавшего, захрипел, судорожным жестом парализованной руки потребовал от Донаты отодвинуть полог, и впился взглядом в племянника. Тот подошел к недужному и сел на постель.

— Винченцо, успел… — граф едва выговаривал слова, они вылетали из горла со свистом. Сорокадевятилетний, он выглядел сейчас почти на семьдесят. — Я виноват. Гнев ослепил меня, но я… Джованна. Она моя крестница, дочь Габриеля. Не оставь ее. Женись на ней, будь ей опорой, она так молода, береги ее… — умирающий снова забил по постели рукой, — дай мне слово…прости… не помни зла.

Винченцо кивнул.

— Я позабочусь о ней, — тон его был бесцветен и безучастен.

— Клянись Господом и Пресвятой Девой дель Розарио…

Винченцо невозмутимо с легким нажимом повторил.

— Я позабочусь о ней.

— Клянись…

Джустиниани вздохнул, сдержанно кивнул, и напоследок, встретившись с графом глазами, отвел их и медленно выговорил.

— Клянусь.

Разговор совсем истощил больного: лицо его побледнело, он хватал ртом воздух, но при этом умирающий судорожно протянул трепещущую ладонь Джустиниани, пытаясь подняться и опереться локтем о постель, но без сил снова соскользнул на подушку.

— Дай… дай мне руку… возьми… — с непонятным упорством тянул он руку к Винченцо. Тот взял сухую дрожащую ладонь больного, ощутив ее предсмертный трепет, — возьми… — тут свист губ прервался, лицо умирающего перекосилось, нижняя челюсть вытянулась вперед, рука его сжала руку племянника, тут же разжалась и чуть сдвинулась, цепляя ногтями одеяло, из горла вырвались еще несколько судорожных, прерывистых вздохов. Доната кинулась было к нему, зовя доктора, но тут же и поняла, что звать нужно уже не синьора Сильвано, а падре Челестино.

Винченцо встал, несколько минут стоял, не шевелясь. Таинство смерти заворожило и околдовало. Где сейчас этот человек, ставший уже духом? Витает где-то здесь, рядом, или уже унесся в потусторонние обители смерти? Как пройдена им та граница, что таинственно отделяет бытие от небытия?

Черный кот соскользнул с каминной полки и неторопливо подошёл к нему.

— Осторожно, мессир, эта чертова тварь царапается, — прошептала Доната, — как вцепится в ногу, не оторвёшь.

Однако кот не был расположен царапаться. Он спокойно обошёл Винченцо и, неожиданно замурлыкав, потерся о его штанину. Шерсть кота улеглась и теперь в тусклом свете лампы отливала черным блестящим сиянием, обрисовывая контуры и изгибы животного. Джустиниани снова бросил взгляд на покойника, вздохнул и вышел из комнаты.

Винченцо знал, что жизнь его родственника была далека от праведности. Стало быть, надо было молиться сугубо. Мы сами редко чувствуем, как замирает в нас дыхание жизни, когда по привычке или слабости воли, по немощи или глупости впадаем в смерть, порожденную нашими кривыми путями в блуд или сребролюбие, в зависть, клевету или злобу. В этом мертвом пространстве мы становимся оборотнями, для которых истинная система бытийных координат опрокидывается. В этом кривом зеркале любовники ревнуют друг друга к законным супругам, измена называется интригой, скупец отказывает в необходимом собственным детям, дядя ненавидит сына брата своего… Воистину, смерть — не существительное, это прилагательное к греховной жизни. Прости же Господи этого, отошедшего к тебе, прости все согрешения его, вольные и невольные…

В холодном коридоре Джустиниани поежился: мокрая рубашка неприятно липла к телу. Он спустился по неосвещенной боковой лестнице вниз, оказался в облаке мясных запахов возле кухни и тут понял, что очень голоден. Во рту с утра не было ни крошки, голова кружилась. Он подумал, что можно поесть в той харчевне, огни которой мелькнули, когда он миновал квартал. Там он высушит плащ и рубашку.