Гибель Земли. Шпион с Марса - [4]

— Я не любитель парадоксов — закончил лектор, — но я мог бы сказать: если Араго когда-то считал вероятность гибельного столкновения Земли с какой-нибудь кометой равной отношению 1:280 миллионов, — то на этот раз вероятность счастливого исхода, возможность спасения для населения Земли может быть выражена тем же отношением 1:280 миллионов…

В зале мало-помалу воцарилась мертвая тишина. Толпа сидела, словно обвеянная предчувствием грядущего. Все поняли, что в словах оратора — правда, полная, страшная правда; все почувствовали, что судьба Земли решена. Находились еще, правда, некоторые, цеплявшиеся за соломинку того спасительного «непредвиденного», о котором говорил лектор и которое могло еще предотвратить грозный рок, но привычная беспечность, с которой до сих пор принималась сенсационная весть, приносимая с утра газетами одновременно с кофе, — отлетела безвозвратно.

Толпа обступила лектора, когда он кончил. Все надеялись почерпнуть от него в частной беседе какие-нибудь «неофициальные» сведения, утешительные лично для себя. Но напрасно: старик директор коротко отделывался от всех осаждающих:

— Я все сказал, что мог и имел сказать, а праздные разговоры об опасности не могут устранить ее.

А когда один из стоявших поближе к нему решился спросить, что же можно сделать, чтобы по-крайней мере смягчить грозящий ужас, — глаза старика блеснули из-под нависших белых бровей и он произнес одно только слово:

— Надеяться!..

Когда в зале немного утихло, на кафедре вместо старика ученого стоял доктор Штейнвег.

— Что еще этому нужно? Кто это? — пронеслось в толпе.

Когда кто-то объяснил, что это главный ассистент при обсерватории, одна дама «средних» лет шепнула своей соседке:

— Ах, это доктор Штейнвег, этот угрюмый старый холостяк! Ну, этот пойдет сейчас предъявлять свои «моральные требования»!..

— Высокоуважаемый предшественник и начальник мой разрешил мне сказать вам, господа, еще несколько слов, и я позволяю себе просить вас уделить мне несколько минут внимания. Тяжелым кошмаром ляжет вам на душу то, что вам пришлось услышать сегодня. Насколько это в силах человеческого знания и человеческой способности предвидения, мы должны признать, что стоим накануне «светопредставления», о котором упоминают пророчества всех культурных народов. Близится день «страшного суда», хотя и в ином виде, чем этого ждут верующие души. Близится конец, назначенный судьбой каждому из нас, — но он наступает одновременно и для многих и многих миллионов других людей. Тщетно стали бы мы искать в этих тенетах, сплетенных роком, дыры, чрез которую мы могли бы ускользнуть; тщетно стали бы мы призывать и молить о спасении современных богов наших — чудодейственные силы техники… ни один из них не поможет! Нет такого быстроходного судна, нет поезда-молнии, который мог бы нас умчать от гибели. Нет и воздушного корабля, который мог бы достигнуть обетованной земли, мимо которой невредимо пронеслось бы космическое бедствие. Вы сокрушаетесь о гибели нашей планеты, о гибели человечества… А я говорю вам: это — не самое худшее, что может нас постигнуть! С нами давно уже случилось худшее…

В толпе некоторые удивленно переглядывались: о чем это он?.. Но оратор продолжал:

— Давно уже души наши погибли в прославленной культуре наших дней! Гораздо хуже этой физической гибели нашего поколения те, что происходит в нас за последние десятилетия все сильнее и неудержимее: гибель всего того, что только и может сделать истинно ценной нашу бедную жизнь, — всего лучшего, за что боролись и страдали благороднейшие умы человечества, что провозглашали и воспевали наши поэты…

— Что за неуместный в наше время идеализм! — воскликнул кто-то в толпе так громко, что оратор услышал.

— В наше время? — повторил он. — Оглянитесь же на наше время! Кто из нас еще вправе сказать о себе, что он сохранил верность своим идеалам? Оглянемся, — что сделала из нас эта безумная погоня за внешним успехом, эта вакханалия карьеризма! Прославленная культура нашей эпохи сделала нас быстроногими, окрылила наше слово, изощрила наше зрение и слух, дала нам в руки силу овладеть миллионами лошадиных сил с помощью электрической узды, — но она сделала плоским наш ум и опустошила наше сердце. Оглянемся на наше общество с его ужасающей бездной противоречий между «верхами» и «низами»! Друзья мои! Угасающий дух наш мы должны спасти! Если нам суждено погибнуть, погибнем же людьми, достойными этого имени! О нас никто не напишет историю, никто не будет ни судить, ни карать нас, — каждый из нас один будет своим судьей. Земля может рухнуть, но не должно рухнуть наше человеческое достоинство! Превыше пространства и времени, превыше всех преходящих дел и интересов да будет в нас сознание нашей личности, наше божественное, вечное «Я»…

— Довольно! Фразы пустые! Вздор! Довольно! — раздались возбужденные голоса в толпе.

— Не мешайте! Дайте кончить! Тише! — кричали другие.

Толпа начинала разделяться на партии. Послышался свист и шипение…

Вдруг на хорах зала что-то мелькнуло и оттуда полетели в толпу сотни печатных листков.

— Прибавления! — Кричало несколько голосов. —