Гибель всерьез - [132]

Шрифт
Интервал

В моем случае все было бы еще проще. Все, что говорит и делает Антоан, я стал бы говорить и делать сам, ходил бы и на собрания, и на съезды являлся, почему бы и нет? Вы думаете, я стану темным пятном на фотографиях, не впишусь в групповые снимки? Ну, это уж прямое оскорбление.

Итак, Антоана нет, запомните хорошенько. Моя непоследовательность виной всем несуразностям истории, которую вы только что прочитали. Писательские огрехи, и ничего более. Несуразности. Вы же простили Антоану, то есть мне, что, запамятовав, мы спутали один эльзасский городок с другим. Моя вина, каюсь, в том, что я слишком серьезно отнесся к разным сторонам своей персоны и создал целых двух героев из одного себя, что, собственно, свойственно всем писателям. И теперешняя моя ретушь лишь говорит об искреннем желании избавить читателя от заблуждения, в котором сам я поначалу не видел никакого зла. Так что кончено: Антоана нет и никогда не было.

Исчезновение его улаживает, заметьте, и все, что связано с ревностью. Невозможно ревновать к тому, чего нет. Хм… да, конечно, но все-таки… Я уже заметил, что ревность для вас — что-то весьма отвлеченное. Но, ревнуя, ревнуешь к призракам, снам, молчанию, и, может быть, утверждение «Антоана не существует» — только способ не слишком ревновать. Стоп — если вам показалось, что последней фразой я возвращаюсь вспять, вы ошибаетесь. Антоана нет, и точка.

Его нет. Разве он заслоняет отражение, становясь между вами и зеркалом? Нет, он в нем не отражается. Он потому и не видит себя, что просто не существует. Как вы вообще могли поверить в такие вещи, допустить хоть на минуту, что Антоан действительно есть? Я из кожи вон лезу, доказывая, что я писатель-реалист, а значит, как бы мы ни истолковывали моего героя, но если он не отражается в зеркале, то как он может существовать в реальности?

Однако я должен сказать, что с точки зрения реализма в уничтожении Антоана, пусть на словесном уровне, есть некоторая некорректность. Я не о том, что уничтожить то, чего нет… не в этом дело. А в том, что с точки зрения современного реализма я лишаю роман положительного героя. Потому что сам я на эту роль претендовать не могу. Моим положительным героем был Антоан. А как же без положительного героя? Как будто выходишь на публику голым. И как раз тогда, когда я справился с иллюзорностью моей истории и вернул ее… куда? — в берега, в бережки, в русло традиционного реализма, самого что ни на есть стандартного, похожего на добротное готовое платье. И тут — на тебе: остался без Положительного Героя. Речь идет, заметьте, уже не о том, что без берегов, бережков и порожков, а о том, что без П. Г. — вот о чем! И невольно приходит в голову следующее умозаключение: Антоан не существует именно потому, что он герой положительный; или даже еще похлеще: доказательством его несуществования является то, что, если бы он существовал, он был бы положительным героем. Ну и ну. Видали, что получилось. Жуть.

Дело в том, что моя книга — роман о реализме. Современном, разумеется. Его трудностях, противоречиях, проблемах. Неужели не заметили? Но, конечно, и о ревности тоже. О многообразии человеческой личности. Да, безусловно. Но в первую очередь, в самую первую. По крайней мере, вот на этой странице. Роман о реализме, повторяю вам. В котором, может быть, Положительный Герой и есть сам реализм? Ах, дети мои, оставьте меня в покое с вашим П. Г.! Ответьте лучше — так или нет: главное, определяющее в реализме — современность? Современность. Стало быть, герой должен быть сразу и современным, и положительным, но кто не знает, что роман, совершенно реалистический сегодня, спустя полгода перестанет быть реалистическим, потому что все считавшееся положительным на прошлой неделе, как для героя, так и для его сограждан, перестало быть таковым в связи с кризисом министерского кабинета? Если не реализм, то реальность уж и впрямь без берегов. В наши-то дни. Но и она может войти в русло, заметьте себе это. И значит, реализм, чтобы соответствовать предъявляемым ему требованиям, должен опираться не на современную реальность, а на реальность будущего и должен быть, воспользуемся новым термином, реализмом гадательным. Я не против. Надо только настроить инструмент.

Антоана, стало быть, нет. Ну а я? Я-то есть, но хоть буду кричать во весь голос, кого и в чем это убедит? Вы написали роман, скажут мне, о человеке, которого нет, и претендуете название реалиста? Меня осудят. А если вы не хотите осуждения, то поступайте, как поступают все: не пишите книг, не пишите! Если не писать, то все ваши глупости исчезнут бесследно, а если однажды их выскажет вслух какой-нибудь одержимый, то вы с полным правом опрокинете из окна ему на голову ночной горшок с актуальнейшим содержимым.

Успокойся, дружок, успокойся. Для убийства необходимо спокойствие. Чтоб без всякого шутовства. Убить хладнокровненько. Точно вовремя. Проверив, на который там час назначена потом деловая встреча — не опоздать бы! Придете, вас спросят, из чистой учтивости: ну, что поделывали в последнее время? Да так… ничего… обычная круговерть… жизнь как жизнь… смерть как смерть…


Еще от автора Луи Арагон
Коммунисты

Роман Луи Арагона «Коммунисты» завершает авторский цикл «Реальный мир». Мы встречаем в «Коммунистах» уже знакомых нам героев Арагона: банкир Виснер из «Базельских колоколов», Арман Барбентан из «Богатых кварталов», Жан-Блез Маркадье из «Пассажиров империала», Орельен из одноименного романа. В «Коммунистах» изображен один из наиболее трагических периодов французской истории (1939–1940). На первом плане Арман Барбентан и его друзья коммунисты, люди, не теряющие присутствия духа ни при каких жизненных потрясениях, не только обличающие старый мир, но и преобразующие его. Роман «Коммунисты» — это роман социалистического реализма, политический роман большого диапазона.


Стихотворения и поэмы

Более полувека продолжался творческий путь одного из основоположников советской поэзии Павла Григорьевича Антокольского (1896–1978). Велико и разнообразно поэтическое наследие Антокольского, заслуженно снискавшего репутацию мастера поэтического слова, тонкого поэта-лирика. Заметными вехами в развитии советской поэзии стали его поэмы «Франсуа Вийон», «Сын», книги лирики «Высокое напряжение», «Четвертое измерение», «Ночной смотр», «Конец века». Антокольский был также выдающимся переводчиком французской поэзии и поэзии народов Советского Союза.


Молодые люди

В книгу вошли рассказы разных лет выдающегося французского писателя Луи Арагона (1897–1982).


Римские свидания

В книгу вошли рассказы разных лет выдающегося французского писателя Луи Арагона (1897–1982).


Вечный слушатель

Евгений Витковский — выдающийся переводчик, писатель, поэт, литературовед. Ученик А. Штейнберга и С. Петрова, Витковский переводил на русский язык Смарта и Мильтона, Саути и Китса, Уайльда и Киплинга, Камоэнса и Пессоа, Рильке и Крамера, Вондела и Хёйгенса, Рембо и Валери, Маклина и Макинтайра. Им были подготовлены и изданы беспрецедентные антологии «Семь веков французской поэзии» и «Семь веков английской поэзии». Созданный Е. Витковский сайт «Век перевода» стал уникальной энциклопедией русского поэтического перевода и насчитывает уже более 1000 имен.Настоящее издание включает в себя основные переводы Е. Витковского более чем за 40 лет работы, и достаточно полно представляет его творческий спектр.


Страстная неделя

В романе всего одна мартовская неделя 1815 года, но по существу в нем полтора столетия; читателю рассказано о последующих судьбах всех исторических персонажей — Фредерика Дежоржа, участника восстания 1830 года, генерала Фавье, сражавшегося за освобождение Греции вместе с лордом Байроном, маршала Бертье, трагически метавшегося между враждующими лагерями до последнего своего часа — часа самоубийства.Сквозь «Страстную неделю» просвечивают и эпизоды истории XX века — финал первой мировой войны и знакомство юного Арагона с шахтерами Саарбрюкена, забастовки шоферов такси эпохи Народного фронта, горестное отступление французских армий перед лавиной фашистского вермахта.Эта книга не является историческим романом.