Гибель всерьез - [12]

Да, у того молодчика был в самом деле устрашающий вид. Я вдруг понял Мишеля. И правда, жутко подумать, что можно ненароком, в метро или где-нибудь еще, столкнуться с такой особью нечеловеческой породы. Если такие беспрепятственно забредают в места, которые посещают нормальные люди, значит, в обществе что-то неладно. Как будто кто-то одним ударом сломал перегородки и на свет вдруг явились субъекты, способные на что угодно, — как всем известно, они существуют не только в страшных снах, но в цивилизованных странах их прячут от глаз приличной публики. Возможно, мое сравнение, пусть и верное, было не совсем тактичным… Даже Мишелю — а уж он-то всякого навидался — стало не по себе… Но сказанного не воротишь. «Убийца», — сказал Мишель. Сказал Омеле, а не мне, сидевшему ближе к этим опасным соседям. Но я не смотрел на них. Передо мной висело венецианское зеркало. А в зеркале чего только не увидишь: первый акт «Отелло», на современный лад, с роскошными автомобилями вдоль Канале-Гранде, отелем «Даниели» и виски в палаццо Вендрамини… или белую балтийскую ночь… доносится пение. Омела молчит… мимо проплывают острова… и медленно надвигается золотой шпиль Петропавловской крепости:

Как часто летнею порою,

Когда прозрачно и светло

Ночное небо над Невою…

Нигде, даже в Венеции, время не кажется таким застывшим, как здесь, нигде нет таких ночей:

Все было тихо; лишь ночные

Перекликались часовые,

Да дрожек отдаленный стук

С Мильонной раздавался вдруг…[17]

Чего только не увидишь в таком зеркале, заключенном в небесно-синюю оправу с резными звездами…

16 или 17 июня, когда мы прибыли из Ленинграда в Москву, было уже поздно. Состояние здоровья Алексея Максимовича резко ухудшилось. И все же Мишель хотел, чтобы мы встретились с ним. Непременно… Так просил Горький… он просил, чтобы нас поторопили, ему нужно было что-то сказать нам… Что? — Откуда мне знать… он сам вам скажет. Утром, на собственный страх и риск, Мишель заехал за нами в автомобиле… Был душный день. Кажется, воскресенье. А может, и нет. Но выглядело все по-воскресному. Центральная улица залита солнцем, стайки поющих детей — кругом покой и мир, и ничто не наводило на мысль о смерти.

«Убийца», — твердил Мишель в ресторанчике на улице Монторгей. Что и говорить, тип был жуткий. И все-таки Мишель преувеличивал. Жуткий вид еще ничего не значит. Так мог судить только иностранец. В чужой стране все представляется как на театральной сцене. Никто не спорит, во Франции хватает наемных убийц, доказательство тому — дело Принца или братьев Росселли, которых прикончили в собственном автомобиле… Но у убийцы совсем необязательно написано на лице, что он убийца. Это может быть романтический юноша с чарующей улыбкой, студент или футболист. Внешность ничего не значит.

Вот мы и подъехали к особняку. День, похожий на воскресенье. 18 июня. Раскидистые деревья — укрытие от палящего солнца. У входа охранник. За оградой тенистый парк. Мишель вышел первым, долго объяснялся, показывая свои документы, удостоверение «Правды», но нас все равно не впустили. С минуты на минуту ожидали врача. Только ему было дозволено войти. Мишель поставил машину напротив входа, под деревьями. Он был раздосадован: ведь он звонил, ему обещали… Раздосадован или встревожен? «Он ждет вас… еще вчера сказал мне… приведи их, как только приедут…» А тут какая-то тупость, не велено, и все. Мишель был возмущен. Не пропускали даже его. Кому, интересно, принадлежал раньше этот парк и спрятанный в глубине его дом?.. В тридцать четвертом мы приезжали сюда как-то вечером, было много народу, писатели… кажется, какое-то торжество, стол, накрытый на сто персон, присутствовало все правительство, кроме Сталина. Я сидел между генералом и политическим деятелем, чьи имена ничего мне не говорили. Потом они оба исчезли. Помню, Мальро стоял с поднятым бокалом, произносил тост… если Япония нападет на СССР… то мы… мы все… возьмемся за оружие и двинемся в Сибирь… Похоже, он верил в то, что говорил.

* * *

Год спустя Мишель рассказывал об Испании. Там шла война. Мальро чуть ли не командовал там авиацией. Но какой царил разброд! Анархисты, ни на что не похожие колхозы, и люди — великий, доверчивый народ, — вы же видели, какие они…

А тогда, годом раньше, в тени деревьев перед домом Горького, никак нельзя было представить, что где-то может быть война и смерть, — прежде такие родовые имения назывались в России усадьбами. И все из-за каких-то бюрократических рогаток, из-за того, что кто-то что-то напутал. Сидя в машине, Мишель злился так же, как теперь, в ресторане, когда, поворачиваясь ко мне, натыкался глазами на пресловутого детину. Я рассказал ему, что видал точно таких же в феврале тридцать четвертого на Больших Бульварах, они крушили палками ограничительные тумбы на улице перед банком «Лионский Кредит»… Собака глухо рычала под столом. Омела тихонько, словно забывшись, напевала модную песенку «Синий цветок»… потом вдруг стала рассказывать Мишелю, как несколько дней назад мы обедали с Шарлем Трене на улице Сен-Дени.

Но вернемся к 18 июня 1936 года. Мы так и застряли перед входом в