Гибель Византии - [173]

— Что вы об этом думаете, синьоры? — спросил консул.

— Я думаю, — сказал Труцци, — что синьор Батичелли хороший политик.

Другие синьоры тоже одобрили план Батичелли и выбрали в посольство консула, а также кое-кого из других генуэзцев.

После предварительных соглашений, приступили к составлению инструкции посольству.

— Надо, по возможности, точно указать все важные обстоятельства, — заметил синьор Францони.

— Непременно, хотя поводы к столкновениям все-таки будут.

— Говорят, сегодня у Каффы происходила резня, и подданные Ази-Гирея нагнали в город толпу военнопленных.

В это время у дверей послышалась возня и шум. Дверь настежь распахнулась и в зал стремглав вбежал отец Арсений. На нем лица не было.

— Синьоры, синьоры! Милосердные синьоры, дайте мне взаймы тридцать дукатов! Я должен спасти одну несчастную девушку! — вопил он, ломая руки. — Вы мне не верите, но она сама заплатит, она из богатой семьи и схвачена татарами!

Консул нахмурился и закричал:

— Пошел вон, сумасшедший! Кто смел его пустить сюда?

— О, синьоры, синьоры, не откажите! Я стану ходить по свету, всю жизнь буду ходить, я соберу вдвое и все отдам, все…

— Уйдешь ли ты! — нетерпеливо повторил консул.

Два человека схватили монаха и потащили из залы.

— О, ради Христа помогите! Ее купит еврей скупщик, а она христианка… Купите меня и дайте мне денег, я ее выкуплю! — раздирающим душу голосом умолял отец Арсений. Его вытолкали за дверь.

— Эти попрошайки греки всегда хнычат и стонут, — презрительно произнес консул.

Если бы кто взглянул в это время на Батичелли, то мог бы заметить, как сверкнули его глаза.

— Извините, синьор, — обратился он к консулу. — У меня есть неотложное дело. До свидания, синьоры, — обратился он с легким поклоном к присутствующим и вышел.

У выхода он догнал монаха.

— Веди меня скорее туда, где продают рабыню, о которой ты говорил, — тихо сказал ему Батичелли на греческом языке.

Отец Арсений остолбенел. Он пошел за Батичелли и ему показалось, что тот не должен иначе говорить, как только по-гречески.

— Вы византиец? — невольно спросил его отец Арсений.

— Веди меня! Ты же спешил, — строго сказал Батичелли.

Отец Арсений опомнился и бросился бежать; он спотыкался, падал и шептал:

— Господи, неужели она уже продана?!

Синьор Батичелли должен был ускорить свою спокойную, важную походку, чтобы не отстать от монаха.

— Вот, вот, синьор! — задыхаясь говорил отец Арсений, указывая ему на Грушу, которая, при виде монаха, бросилась к нему, но была удержана татарином.

— Татарин, татарин, — кричал монах, — тебе дадут тридцать дукатов!

— А я не возьму, — отказался татарин, — вот мурза дает тридцать дукатов, а я хочу больше… Девушка красивая, всякому приятно иметь.

— Я даю тридцать один! — спокойно сказал Батичелли.

Отец Арсений бросился целовать его руку, Груша подняла на него умоляющие глаза.

— А я тридцать два, — прошипел скупщик, сжимая кулаки, одержимый нежеланием уступить.

Татарин, с намерением разжечь страсти соперников, схватил за ворот Грушу и, разорвав ей одежду, обнажил ее шею и грудь.

— А, дьявол! — заревел отец Арсений и как кошка вцепился в жидкую бороденку татарина.

Но тот схватил его за горло и монах захрипел.

— Брось! — крикнул Батичелли, и его громадная рука подняла татарина на воздух.

Отстранив отца Арсения и запретив ему приближаться, он обратился к татарину с едва заметным дрожанием в голосе:

— Я даю тридцать три дуката.

Скупщик заволновался. Борьба делалась для него не по силам; к тому же, любовь к деньгам превышала другие чувства.

— Тридцать четыре дуката! — почти с усилием произнес еврей.

Между тем собралась толпа народа. Невольники по-прежнему смотрели безучастно. Груша переводила взоры от креста старой часовни на синьора Батичелли, который с каждой минутой более и более приковывал ее внимание. Отец Арсений что-то шептал про себя и поминутно прикладывался к руке Батичелли, но тот его отстранял.

— Тридцать пять дукатов! — уже вполне оправившись от волнения, сказал Батичелли.

Толпа была очевидно на стороне генуэзца.

Скупщик выругался, погрозил кулаком Батичелли и ушел.

— Постой, постой! — кричал ему вслед татарин. — Ты других рабов хотел купить!

Но еврей ругнул его и не вернулся.

— Синьор, — заговорил отец Арсений, — ты все получил на земле и на небе. Господь наградит тебя за твой добрый поступок; я еще прошу тебя, выкупи этих несчастных татар, которые разделяли бедствия с кирией Агриппиной; татарин их за ничто продаст, ему их некуда девать, я слышал его разговор об этом.

— Хочешь за всех пять дукатов? — спросил Батичелли татарина.

— Еще прибавь хоть один, милостивый мурза, — подобострастно просил тот.

Батичелли отсчитал деньги и бросил их татарину. Обратившись к невольникам, он сказал:

— Я даю вам свободу!

Татары упали перед ним на колени, пытаясь поцеловать полы его одежды.

— Ты в этой девушке принимаешь участие? — обратился он к отцу Арсению. — Она, ты говорил, из хорошей семьи. Так иди за мной и позаботься о ней.

Синьор Батичелли направился в сторону своего дома. Толпа провожала его благодарными взглядами. Продавец рабов пересчитывал свой барыш. Отец Арсений и Груша шли за Батичелли. Оба плакали. Она рассказывала о своих бедствиях на пути в Сурож, о том, что спасшись от Кутлаева, она не возвратилась в Елец, опасаясь его новых козней; говорила о Луканосе, о цели своего путешествия. Разговор они вели по-русски. Батичелли не знал русского языка, но иногда умерял шаги и прислушивался к словам.