Гибель поэта - [7]

Большая грязная — видно, никогда не ремонтировалась — комната была завалена старыми вещами и книгами так, что продавленный диван, на котором лежала неубранная постель жителя этого поэтического логова, с трудом угадывался в месиве вещей. От каждого шага поднималась пыль… Альбом в потертом сафьяновом переплете с позолоченными застежками лежал на столе, под сковородой с недоеденной яичницей.

— Альбом вижу, — сказала Зоя Платоновна, снимая сковородку. — А где письма бабушки?

— А кто их знает? — ответил поэт. — Может, и выкинул.

— Ищите! Быстро. Это как операция. Чем скорее сделать, тем скорее выздоровеете. Может, даже что-нибудь дельное напишете. Сами.

Почему-то эта мысль приободрила поэта, он пошел к приоткрытому шкафу, в котором не помещались старые костюмы, и нагнулся, чтобы достать пачку писем.

Зоя Платоновна открыла альбом. Настоящий. Тридцатых годов девятнадцатого века…

Поэт положил пачку писем без марок, с замысловатыми росписями фамилий, и замер у стола, словно ждал приказаний.

— Ну, пошли? — сказала Зоя Платоновна.

— Ладно уж, — сказал поэт почти миролюбиво. — Твоя взяла. Бери, неси, делай что хочешь.

— Правильно, — сказала Зоя Платоновна. — Раскаяние — шаг к исправлению.

Интересно было пролистать плотные, с золотым обрезом страницы альбома. Голоса тех времен… Почерки разные. Видно, друзей у владелицы альбома было немало. Альбом надо отвезти в Москву. Мало ли что там может быть? Например, варианты, разночтения. Знакомый почерк. Чей почерк? Почерк Пушкина. Могло быть и такое? Господи, что я делаю? Я гляжу на страницу с автографом Пушкина!

— Ты чего? — спросил подозрительно поэт. — Сто рублей между страницами нашла?

— Нет, — сказала Зоя Платоновна, медленно закрывая альбом. Только не выдать себя… Если он узнает, он не остановится ни перед чем, он не остановится перед убийством…

— Пошли, — сказала Зоя Платоновна.

И сразу повернулась к двери. И шмыгнула в нее, не глядя, идет он следом или нет. Сзади стучали его мелкие шаги. Зоя Платоновна сбежала по лестнице, а он закричал вслед:

— Ты куда! Все равно догоню.

Но Зоя Платоновна уже стояла на улице. В безопасности. Вокруг ходили люди, можно было в случае чего закричать. Под мышкой у нее был альбом с автографом Пушкина и неизвестно еще чьими автографами. Открытие мирового значения, которое следовало вырвать из лап поэта-самозванца.

— Никуда я не бежала, — сказала Зоя. — Письма не забыли?

— Здесь они.

5

Труднее оказалось найти хозяев альбома. Дома в том переулке оказались такими похожими, что никак не поймешь, из какого же вчера вечером выскакивал возмущенный Митя.

Зоя прошла переулок из конца в конец, вглядываясь в одинаковые фасады, в одинаковые цветы на подоконниках, а когда повернула обратно, старьевщик взбунтовался.

— Отдавай альбом, — сказал он.

— Не отдам, — в отчаянье ответила Зоя Платоновна.

— Тогда гони за него полсотни, — сказал старьевщик.

— Почему полсотни? — спросила Зоя Платоновна. — А то отниму, — сказал старьевщик.

— Я буду кричать, — сказала Зоя Платоновна.

— Кричи, а я скажу, что ты меня обокрала. Меня знают, а ты приезжая. Придумала ты про хозяев.

— Они здесь живут!

— Никто здесь не живет. Давай полсотни, и молчим. Ты молчишь, я молчу — все молчат.

Полсотни. Это все, что она взяла с собой из Москвы. Но промедление смерти подобно — старьевщик уже вышел из-под контроля.

— Сорок, — сказала Зоя Платоновна. — Мне надо на обратную дорогу оставить.

— Пятьдесят, — сказал старьевщик и протянул руку к альбому.

— Держите, — сказала Зоя Платоновна, стараясь достать деньги из сумки и при том не выпустить альбома.

Старьевщик принял две лиловые бумажки и сказал:

— Надо было сотню просить, что-то ты легко согласилась. Он тихо засмеялся, а Зоя Платоновна увидела, как по переулку бредет Митя, уже не в пижаме, а в джинсовом костюме.

— Здравствуйте! — закричала Зоя Платоновна, поднимая альбом, как знамя. — Узнаете?

Не может быть! — закричал владелец альбома и бросился к ней.

— Ах да, — вспомнила тут Зоя Платоновна. — А где письма? Письма лежали на мостовой, аккуратной пачкой. Но старьевщика рядом уже не было.

6

Уже начало смеркаться. Они положили альбом на стол у открытого окна на улицу и не спеша листали его.

— Грех какой, — повторял Митя, — не будь этих событий, он мог бы до скончания века в чулане пролежать. Стыд, понимаете?

— Я же тебе говорила, — радовалась обретению молодая жена Римма. — А ты ругался.

— А вот эта подпись? Как вы думаете, это может быть Лев Толстой? — спрашивал Митя. Ему очень хотелось, чтобы в прапрабабушкином альбоме отметилась вся русская литература.

Они проглядели альбом начерно. Автографов Пушкина там было два и даже один рисунок — женская головка. А вдруг Пушкин чувствовал к прапрабабке сердечное влечение?

Римма собрала на стол, они выпили по маленькой за литературное счастье. Время от времени они кидали взгляды на альбом, как на живого друга, зашедшего в гости. Они обсуждали, Как повезут его в Москву и какое там будет удивление. Приятный час провели за разговором.

— Все-таки хорошо, что у вас с собой полсотни было, — сказал потом Митя. — Вы не думайте, мы вернем, мы же понимаем.