Гибель отложим на завтра. Дилогия - [78]

Айн наконец заговорил:

— Повелительница, прошу простить мою недостойную дерзость, — в середине фразы голос его заметно дрогнул, и Лиммене это доставило удовольствие.

Она уже успела рассмотреть Айна внимательнее: бледен, напряжен, смущен. Видимо, не до конца оправился от плети, стоять на ногах ему нелегко. Зачем же пришел сейчас? Сам захотел, или настоял Вильдерин? Впрочем, это неважно.

— После таких проступков, раб должен на коленях вымаливать прощение, — сказала она.

Брови Айна слегка приподнялись:

— Прости, не думал, что Великая желает убедиться во власти над рабом. Надеюсь, мои жалкие потуги не оскорбят владычицу: просто мне еще сложно двигаться… — ноги Айна начали медленно подгибаться, однако он не оторвал взгляда от лица царицы.

— Ты и впрямь достаточно жалок, можешь не пресмыкаться, это вряд ли что-то изменит, — Лиммена раздраженно махнула рукой. Раб, так и не успев опуститься на колени, снова выпрямился.

«Он хитер и самонадеян, — нервно подумала царица, — но таких много. Отчего же именно его мне хочется сломить и унизить?»

Лиммена приблизилась к Айну, пренебрежительно осмотрела с ног до головы, словно диковинное животное. Медленно обошла его и встала за спиной. Айн проследил за ней настороженным взглядом. Лиммена же сильно надавила ладонью на опухшую, исполосованную багровыми отметинами спину и, заметив, как поморщилось его лицо, сладко пропела:

— Должно быть, больно.

Уловив в глазах раба плохо скрытое негодование, она тихонько засмеялась.

— Интересное ты создание, Айн, — проворковала. — Ответь, к чему ты устроил нелепую истерику? Рэме молода, красива. В чем дело?

— Я уже отвечал на этот вопрос, владычица. И чуть не отправился к праотцам. Теперь у меня лишь две возможности: повторить свой ответ, или сказать то, что желает услышать Великая. Но я бы не хотел тебе лгать.

«Проклятье! — пронеслось в голове Лиммены. — Он опять выкрутился!»

— Чуть не отправился к праотцам? — насмешливо бросила она. — Не пытайся обмануть меня, ничтожный! От десяти ударов еще никто не умирал!

— Десяти? — в голосе раба послышалось неподдельное изумление. — Палач говорил о пятидесяти!

Тут пришел черед Лиммены удивляться:

— От этого действительно можно умереть. Но палач не посмел бы ослушаться приказа, он не такой бестолковый, как ты, — царица замолчала, но скоро в глазах ее вспыхнула догадка, и она весело рассмеялась: — Ну конечно! Это Рэме! Здорово же ты досадил ей, раз она задумала тебя убить! Вот паршивка! Правду говорят: никогда не зли женщину, ибо месть ее будет страшной.

Но тут Лиммена снова взглянула на Айна и осеклась, увидев, что его побледневшее лицо выражает гнев, безмерное удивление и отвращение (к ней?!).

— Ты смеешься? — совсем тихо спросил раб. — Тебе смешно?

Да, видимо, правду сказал Вильдерин — этот Айн действительно когда-то был свободным господином. Иначе не удивлялся бы пренебрежению к своей жизни.

— Рэме нарушила приказ, — все так же тихо продолжил говорить раб. — Нарушила тайно и подло. А тебе все равно, ты смеешься, словно это незначительная шалость. Я понимаю, Владычицу не волнует, буду я жить или умру — но смеяться?! Даже над дворовым псом не смеются, когда ему больно. Так почему царице Илирина доставляет такое удовольствие моя боль?

Наверное, из-за того, что раб был прав, или потому, что сейчас он смотрел на нее как на обычную женщину, а не повелительницу, Лиммену охватила холодная злость, и она с размаху ударила Айна по лицу.

— Как смеешь ты, грязный раб, — прошипела царица, — говорить мне такое?! Да я сейчас же прикажу отрезать твой мерзкий язык!

— Отрезать язык… — с непонятной усмешкой пробормотал невольник, отнимая ладонь от покрасневшей щеки. — Кажется, это превращается в славную традицию…

Но вдруг посерьезнел и добавил:

— Великая права, моя жизнь действительно в ее руках.

Слетела маска рабской угодливости, и со всей откровенностью обнажилось его истинное лицо: надменное, властное и красивое. О да, этот привык сам быть господином. И скорее позволит убить себя, чем по-настоящему подчинится.

Лиммена по какой-то причине не могла оторвать от него взгляда. Это лицо! Эти глаза! Такие странные, колдовские глаза! Светло-серые, словно прозрачные, а по краям радужки — темно-синие, почти черные. Манящие. Опасные. Что за странная сила сокрыта в них, если она — правительница огромной страны — не способна пошевелиться, находясь под их властью! Этот энигматичный взгляд…

С трудом переборов себя, Лиммена отвернулась и пренебрежительно бросила:

— Ты будешь казнен. Я так решила, — с неудовольствием и злостью она заметила подрагивающие нотки в собственном голосе.

— Пусть будет так, — спокойно отозвался тот.

Конечно, Аданэй только казался спокойным. Он знал, что опять, вот уже который раз, ступает по лезвию ножа. Он рисковал, когда смеялся в присутствии Элимера, рисковал, насмехаясь в лицо надсмотрщику в каменоломнях, а с Лимменой рисковал вот уже второй раз. Но чувствовал: ничего дурного уже не случится. Царица, хоть и старалась этого не показать, попала под его необъяснимые чары, природу которых Аданэй и сам не понимал.

Лиммена стояла спиной к Айну, с ней творилось что-то невообразимое. Злость и ярость мешались с азартом. Сердце билось быстрее и быстрее. В груди родилась боль. Проклятье! Конечно, она снова потеряла спокойствие, вот приступ и не заставил себя ждать. Нет, только не при нем! Нет, он не должен видеть!