Гибель отложим на завтра. Дилогия - [77]

— Можешь не приходить сегодня, — обронила Лиммена. — Все равно вечер безвозвратно испорчен.

— Прости, — повторил юноша.

— Я же сказала, Вильдерин, я не сержусь, — раздраженно отозвалась Лиммена. — Придешь завтра. А сейчас ступай, займись своим другом, раз он для тебя так важен. И когда ему станет лучше, отправь ко мне, пусть покается в своих ошибках.

Она нетерпеливо взмахнула рукой и отвернулась. Вильдерин, поклонившись, осторожно вышел из комнаты. Кажется, царицу он все-таки разозлил.

Оставшись одна, Лиммена со стоном сползла на пол. Опять, опять это началось! Хорошо, что она успела отправить Вильдерина прочь: нельзя, чтобы кто-то увидел ее в таком состоянии. Особенно, раб. Особенно, раб-любовник. Проклятые! Они заставили ее нервничать! Вот и напал жестокий приступ. Снова! Однако царица и сама не поняла, из-за чего так разозлилась. Подумаешь, раб! Вильдерин никогда не играл большой роли в ее жизни: всего лишь любовник. Пусть и очаровательный.

Но женскую часть ее сути все-таки уязвило то, что Вильдерин предпочел ее общество заботе о недавно появившемся друге — нахальном мальчишке, который вывел ее из себя. Ничего, она проучит этого Айна! Конечно, проще всего выслать его куда-нибудь или убить. Но это означает признать поражение.

«Подожди, Лиммена, — обратилась она к себе, — с кем ты собралась соперничать? С никчемным рабом, над жизнью и смертью которого ты полностью властна?!»

Царица с трудом добралась до кровати и, стараясь не закричать от боли, перетерпела приступ. Когда все закончилось, несказанное облегчение навалилось на плечи, против воли закрылись глаза, и она крепко заснула.

А на следующий день государственные дела заставили ее позабыть и о рабах, и о любовниках. Читая срочные донесения разведчиков, она обдумывала, как привлечь сторонников в случае войны с Отерхейном и как усилить собственное войско.

* * *

— Ну, Айн, — удивленно произнес Вильдерин спустя два дня, — раны на тебе как на кошке заживают. Я не удивлюсь, если от них даже шрамов не останется. Скоро опять начнешь бродить по дворцу и творить глупости, если только твой мудрый друг тебя не остановит, — он рассмеялся, и Аданэй ответил ему благодарной улыбкой.

— Вильдерин, спасибо тебе. Я не хотел доставлять неприятности. Просто так вышло.

— Да уж, нехорошо вышло, — Вильдерин слегка нахмурился, но скоро морщинка, сложившаяся на переносице, разгладилась: — Но надеюсь, все наладится. Как только окончательно придешь в себя, отправляйся к царице и попроси прощения. Повелительница великодушна, она не станет долго злиться.

— Великодушна? — проворчал Аданэй. — Мне так не показалось. Знаешь, пятидесяти ударов я бы не вынес, отдал бы концы уже на половине.

— Пятидесяти? — Вильдерин искренне удивился и снова нахмурился. — Странно. Мне показалось, она говорила лишь о десяти. Но в любом случае, все закончилось хорошо. Как думаешь, скоро ты сможешь пойти к повелительнице?

— Хоть сегодня.

— Нет, — возразил Вильдерин, — ты еще слишком слаб.

— Брось! Я нормально себя чувствую. Спина болит, но это мелочи. Чем быстрее я разделаюсь с этим покаянием, тем лучше. Ненавижу неопределенность.

— Решать, конечно, тебе. И царице, — недоверчиво отозвался Вильдерин. — Я спрошу ее, — он вздохнул: — Какой ты все-таки упрямый сукин сын! Недавно появился, а уже нажил себе такого врага, как Рэме.

— Да кто она такая, эта Рэме? Почему царица так о ней печется?

— Потому что в ней нуждается. Когда нужно кого-то отравить или подкупить, подслушать разговор — это делает Рэме. С ней, увы, приходится считаться.

— Ладно, — теперь уже нахмурился Аданэй. — Как выражается Латтора, давай не будем о ней к ночи.

— Хорошо, — согласился Вильдерин. — А теперь советую отдохнуть, иначе вечером ты будешь представлять собой жалкое зрелище. По крайней мере, для очей царицы, — и юноша тут же скользнул за дверь.

Аданэй перевернулся на другой бок: лежать на спине до сих пор было больно. Спать ему не хотелось. Зря Вильдерин оставил его в одиночестве. Теперь неминуемо начнут лезть в голову неприятные мысли.

Он, конечно, соврал, что чувствует себя хорошо. Но зато верно другое: лучше быстрее отделаться от этого бесполезного покаяния.

* * *

Какое-то время Лиммена молча разглядывала Айна, который с поклоном явился в ее покои. Кажется, он чувствовал себя не очень уютно. Оно и правильно, раб обязан проявлять робость пред взором правительницы Илирина, особенно если имел наглость ей перечить. Наверное, поэтому он заговорил не сразу. Набирался смелости или, возможно, ждал, пока она заговорит первая. Ну нет! Может, он раньше и был знатен, но сейчас — никто. Так пусть прочувствует это!

Лиммена и сама не понимала, почему ей так хочется унизить Айна. Сколько она помнила, ее никогда не волновало, что думают или чувствуют рабы — за исключением разве что Вильдерина и Рэме. И то верно, какое дело владычице Илирина до невольников? Но этот Айн чем-то неуловимо раздражал ее, с самой первой встречи раздражал. Виделось в его лице что-то неприятное — надменность, насмешливый взгляд, словно он на всех, даже на нее, царицу, смотрел свысока. И у раба не получалось скрыть это, даже когда он пытался угодить и польстить.