Гибель отложим на завтра. Дилогия - [42]

— Ты забываешься, Уирген, — раздался надменный вальяжный голос: это заинтересовавший Аданэя юноша отделился от стены. — Не тебе судить Великую Царицу. Что бы повелительница ни делала — все правильно и все в ее власти.

— Оно, конечно, верно, — смутился великан. — Я просто хотел сказать…

— Я знаю, что ты хотел сказать. Слышу это не впервые и уже выучил твою речь наизусть, — юноша усмехнулся, но как-то недобро.

— Ладно. Пусть так, — Уирген насупился и вновь постарался придать себе грозный вид, надеясь вернуть пошатнувшийся авторитет.

— А ты, — он ткнул Аданэя пальцем в грудь, — ты, конечно, как и все, будешь дрыхнуть, шляться и жрать. И зачем вас так много! — все-таки не сдержался надсмотрщик, очередной раз воздел руки к небу и, широко расставляя ноги, покинул залу. Юноша двинулся за ним смуглой тенью, плавным движением прикрыв за собой дверь.

Аданэй в который раз задумался, насколько же богат Илирин, если рабов здесь так много, что большинству из них не приходится работать. Но, возможно, это только в царском дворце?

Не удержавшись, он тихо спросил у сидящего рядом мужчины:

— Кто это?

— Уирген. Надсмотрщик. Он громкий, браниться любит, но, в общем-то, не злой.

— Да я не о нем. Я про того, который с ним приходил. Кто он?

— А, этот-то! Ты с ним того, поосторожней. Зазнавшийся сукин сын, вот он кто. И за людей-то нас не считает. Слыхал, как с Уиргеном разговаривает? Привык, сука, что ему все можно.

Аданэй уже открыл рот для следующего вопроса, но тут мужчину окликнул другой раб, и они вместе вышли за дверь.

Значит, рабам действительно позволено гулять по дворцу. Что ж, следовательно, он тоже может выйти в большой мир. Тем более что он не успел хорошо рассмотреть окружающие красоты. Неплохо бы наверстать упущенное.

Проблуждав добрые полчаса по дворцовым лабиринтам, восхитившись потрясающей отделкой, статуями и колоннами, зелеными насаждениями, он скоро осознал, что безнадежно заблудился и даже не заметил, как попал на верхний этаж в небольшое квадратное пространство, посреди которого стояла бронзовая статуя. Искусно выполненная, она казалась едва ли не живой и буквально околдовала Аданэя. Он замер, позабыв о поисках обратной дороги.

И вроде на первый взгляд ничего особенного в этой статуе не было — обнаженный мальчик, стоящий на коленях и простирающий вверх связанные веревкой руки. Но видимо, частица души скульптора навсегда осталась в этой бронзе, иначе, чем еще объяснить ее очарование? Худой мальчишка казался исполненным внутренней силы, глаза его, устремленные в небо, смотрели решительно, волнистые волосы беспорядочно разметались по лбу, а в фигуре чувствовалось напряжение и готовность к действию. Статуя была неподвижна и, одновременно, полна жизни. Казалось, сейчас мальчик встанет, и его детские руки попробуют разорвать веревки. Поразительно!

— Она тебе нравится? — услышал Аданэй ледяной голос.

Наваждение прошло, статуя умерла или уснула, а позади него раздались легкие, неторопливые шаги. Он нехотя, с трудом отрывая от бронзы взгляд, обернулся. Перед ним стоял тот смуглый юноша, что приходил вместе с Уиргеном. Теперь Аданэй смог рассмотреть его внимательнее: черные прямые волосы, заплетенные в четыре длинные, ниже пояса, косы, обвитые золотистыми нитями, свободно спадали на обнаженную грудь, темные большие глаза, наполовину прикрытые веками, были подведены черной краской так, что казалось, будто их уголки поднимались к вискам. Высокие скулы, красиво и четко очерченные губы. Странная, необычная внешность. Изящные руки, тонкие запястья, длинные пальцы — он и сам выглядел каким-то тонким, гибким, змеистым. И естественно, как все илиринцы, был увешан золотом.

Они смотрели друг другу в глаза довольно долго, пока, наконец незнакомец первым не нарушил молчание.

— Что ты здесь делаешь? Рабам нельзя тут находиться.

— Я заблудился, — напряженно ответил Аданэй, смотря в недовольное лицо нежданного собеседника. Видимо, не зря его предупреждали быть с ним осторожнее.

— Ты долго смотрел на статую. Зачем? — требовательно спросил юноша.

— Она изумительно живая, — Аданэй ухмыльнулся. — Это так забавно.

— Странно, что ты это заметил, — скривился юноша. — Как твое имя?

— Айн.

— А я — Вильдерин. Советую запомнить. А теперь уходи — рабу не позволено находиться около покоев повелительницы.

В голове Аданэя молнией пронеслась мысль: «Вильдерин — любимец царицы». Гиллара говорила о нем. Однако вместо того, чтобы ретироваться, не привлекая излишнего внимания, он не смог удержаться от насмешки:

— Но такому рабу, как ты, видимо, можно.

— Именно, — невозмутимо откликнулся Вильдерин.

И снова Аданэй не смог сдержаться:

— Расположение царицы дает определенные привилегии, да? — и тут же мысленно обругал себя за несдержанный язык.

Однако Вильдерин, как ни странно, не оскорбился и в гнев не впал. Только растянул губы в кривой усмешке и словно бы в изумлении протянул:

— А смелости тебе не занимать.

— Или дурости, — буркнул Аданэй.

— Этого тоже, — Вильдерин вновь ухмыльнулся, помолчал, внимательно его разглядывая, а затем неожиданно дружелюбно сказал:

— Пойдем, я покажу, как выбраться отсюда. Впрочем, если хочешь, можешь задержаться.