Гибель отложим на завтра. Дилогия - [259]

Маллекша достала из-за пояса свиток чистого пергамента, передала Гилларе, подвинула поближе к ней лучину и скомандовала:

— Бери чернила и пиши.

Удивительная власть — власть Богини — послышалась в этом голосе, и Гилларе ничего не оставалось, как подчиниться. Эта ночь, этот тусклый свет, лезвие, предательство, жуткий голос Маллекши и ее собственная старость — да, старость, жрица сказала правду, — словно бы надломили волю. Дрожащими руками женщина окунула перо в чернила.

— Пиши, — повторила Маллекша: — «Я, Гиллара — наместница царей Илиринских — не способна более нести бремя власти. Не должно это, когда старые царят после молодых. В душе моей боль, я желаю лишь покоя и забвения, а посему отказываюсь от регентства. Маллекше — жрице и наставнице…»

— Я не стану этого писать, — процедила Гиллара и отбросила перо в сторону.

— Тогда ты умрешь, — спокойно, будто бы равнодушно, промолвила жрица.

— Вы не сумеете, вас поймают!

— Ну что ты, все подумают, будто ты сама себя убила. И все в это поверят и даже поймут. Ведь ты потеряла и детей, и внучку, и зятя. Ты в отчаянии.

Повисло долгое молчание, прежде чем Гиллара прошептала, признав свое поражение.

— Что будет потом? Я напишу — что будет со мной потом.

— Ничего страшного, — смягчилась Маллекша. — Уедешь в ссылку. Туда, где находилась до смерти Лиммены, только и всего.

— Клянись. Клянись мне своей Богиней, что не убьешь меня!

— Клянусь. Именем Богини.

Гиллара горько вздохнула и снова взялась за перо. Что ж, очень больно проигрывать, но так случается. Всегда следом идут те, кто моложе и злее тебя. И может, это к лучшему. В конце концов, она действительно смертельно устала, и может, пора оставить грезы о власти…

Мысли ее прервались, как только Маллекша вновь начала диктовать:

— Итак… — задумалась жрица. — Нет-нет, это не пиши, — замахала она руками, видя, как Гиллара, в безмыслии, уже собралась выводить «итак».

— Вот, теперь пиши: «Маллекше — жрице и наставнице дочери моей Аззиры — жертвенной царицы илиринской, — а также славному военачальнику нашему Хаттейтину, завещаю я править до совершеннолетия внучки моей, царевны Илльярны. Да будут благосклонны Боги к Илирину Великому».

— Ну, вот и все, — удовлетворенно переглянулись новоявленные узурпаторы. Маллекша забрала из рук Гиллары пергамент, пробежала его глазами и, довольно хмыкнув, вновь вложила за пояс.

— Да, вот и все, — повторила она. — Теперь выбирай, как ты хочешь умереть? Яд или петля? Или, может, кинжал?

Гиллара побледнела. Теперь она и впрямь начала походила на древнюю старуху: черты лица заострились, глаза потускнели, а конечности ослабли. Она не могла пошевелиться, словно ее тело смирилось, почувствовав уготованную ему участь. Да, тело ее предало, но воля еще не покинула.

— Ты клялась! — жестко изрекла она. — Богиней клялась!

— Да, — кивнула Маллекша. — Я клялась. И я не нарушу клятвы. Я и пальцем тебя не трону. Но Хаттейтин ничего тебе не обещал.

И вот тут Гиллара закричала. Точнее, попыталась закричать, ибо, как только она открыла рот, огромная ладонь военачальника зажала его.

— Кричать бесполезно. Лучше выбери смерть, пока есть возможность, — сказал он. — Иначе я выберу за тебя.

Он медленно отвел руку от лица Гиллары, внимательно следя, чтобы женщина не сделала попытки закричать снова. И она не сделала. Сгорбившись, сидела она на ложе и раскачивалась туда-сюда. Седые волосы разметались по худым, подрагивающим плечам. Она ли это? Та ли стройная черноволосая девчонка с пронзительными синими глазами, к ногам которой многие мужи складывали свои жизни? Она ли это — единственная любовь своего отца? Находчивая, острая на язык, хладнокровная? Нет, уже нет. Только старое тело, старая душа и смерть впереди. Почему-то жизнь всегда казалась такой бесконечной, ведь умирали всегда другие. Даже сейчас, когда Хаттейтин навис над нею и бежать было некуда, даже сейчас не верилось, что нужно умирать. И ведь никто ее не оплачет, никто не погрустит о ней… Ли-ли бы грустила, Ниррас бы грустил. Но они уже мертвы. Да, вот как оно все обернулось… Никого! Одна. Одна!

— Выбрала?

Гиллара вскинула голову: ей показалось, что Хаттейтин возник из ниоткуда. Или что она уходила куда-то, а сейчас вернулась.

— Зачем тебе это? — она обращалась к Маллекше, понимая, что военачальник может быть палачом, но именно жрица отдает этому палачу приказы. — Ты правильно заметила: я стара. Дай мне уехать и дожить свои дни в ссылке.

— Нет, — покачала головой Маллекша, — я не повторю ошибки Лиммены. Ты, конечно, старая змея, но яд в тебе еще остался.

— Так дай мне яду, проклятая тварь! — в последней ярости выкрикнула Гиллара, понимая, что спасения нет.

— Я знала, что ты выберешь яд. Радуйся, в чертогах Матери ты обретешь благодать. Богиня возлюбит тебя, ведь это ты подарила ей Аззиру, — удивительно, но в интонации жрицы не слышалось и тени издевки.

Хаттейтин протянул Гилларе пузырек:

— Пей! — приказал он, но руки ее не подчинились этому приказу. Тогда военачальник запрокинул Гилларе голову, насильно влил жидкость и плотно закрыл руками ее рот и нос. Ей пришлось проглотить.

Судороги, агония, боль — и конец.