Гибель отложим на завтра. Дилогия - [224]

И она наконец исчезла.

«Слава Богам!» — подумал Аданэй и, все еще раскачиваясь, двинулся вперед.

Похоже, единственное, что он мог сейчас сделать — отправиться обратно в дом Милладорина и Рэме. Судя по реакции прохожих, по тому, как они шарахались — выглядел он довольно красноречиво, да и запах, должно быть, соответствовал внешнему виду.

Наверное, его принимали за нищего. И неудивительно — заляпанная, местами порванная одежда, лицо и волосы в брызгах грязи, которые уже начали подсыхать на выглянувшем после дождя солнце. И запах. Разумеется, запах. Точнее, вонь. Ему казалось, что он и сам ощущает ее. Если он сейчас же не доберется до особняка Милладорина — еще бы вспомнить, где он и как выглядит, — то его наверняка схватят и вышвырнут из города, как зачастую поступают с нищими. Или сами нищие, приняв его за соперника в своем ремесле, убьют в каком-нибудь переулке. А своей смертью он уже никому не поможет — тогда зачем умирать? Тем более, сейчас, при свете нового дня ему все казалось не таким уж ужасным. Да, Вильдерин его ненавидит. Но разве это означало, что он, Аданэй, должен бросить его там, в том кошмаре?! В конце концов, он — царь. Ему под силу почти все. Нужно только подумать, как увезти Вильдерина с шахты, чтобы тот не заподозрил, что это дело рук проклятого Аданэя. А то еще и впрямь убьет себя.

Ладно, об этом он подумает, когда все-таки найдет дом Милладорина. Потому что сейчас ему самому угрожает опасность — если его схватят и выкинут из города, то как он вообще сможет добраться до Эртины? Попробуй, докажи кому-нибудь, что нищий попрошайка — это блистательный Аданэй Илиринский.

Он долго бродил наугад, стараясь продвигаться к центру города. Здравый смысл подсказывал, что самые богатые дома обычно находятся в центре. Расспрашивать прохожих не решался, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания. Наконец он все-таки наткнулся на огромный домище, почти дворец — тот самый.

Постучав в дверь и прислушавшись, идет ли кто-нибудь открывать, Аданэй замер. Тишина. Постучал еще раз, уже громче, и только тут расслышал шаги с той стороны. Однако стоило двери открыться, как она тут же захлопнулась прямо у него перед носом. Краем глаза Аданэй заметил толстую служанку, а краем уха услышал, как она проворчала:

— Помои и милостыня с черного входа.

Что же, разве можно было ожидать чего-то иного?

С черного входа ему открыли уже быстрее, в этот раз какая-то шустрая молоденькая рабыня. Но и она порывалась захлопнуть дверь, так что Аданэю пришлось ее удерживать.

— Милостыню не даем, — верещала девчонка, тщетно пытаясь вытолкнуть нищего. — Помои после полудня.

— Умолкни! — прикрикнул на нее Аданэй, и она, то ли почуяв власть в его голосе (рабы и слуги отчего-то всегда безошибочно ее улавливают), то ли еще почему, прекратила попытки выставить его за порог.

— Позови своего господина. Милладорина.

— Нет его, — буркнула девица, снова попытавшись закрыть дверь.

— Тогда Рэме зови… то есть Рэммину.

Девица все еще стояла в растерянности, не зная, стоит ли звать охрану, чтобы те вышвырнули наглого попрошайку, то ли подчиниться этому странному оборванцу с высокомерным как у господина лицом. Пока она думала, Аданэй процедил:

— Быстрее. Я жду. Мне нужна Рэммина.

Наконец рабыня, неуверенно оглядываясь, все-таки отправилась за своей госпожой — тоже рабыней, правда, бывшей.

Ожидание под дверью показалось долгим. Аданэй уже начал думать, будто проклятая девчонка обманула его и даже не собиралась никого знать. Но в этот момент дверь растворилась и на пороге нарисовалась горящая негодованием Рэме.

— Убирайся прочь, грязный… — начала она кричать, но осеклась. Дальше ее глаза становились все больше и больше, и вот уже ее губы дрогнули в судорожной попытке не расхохотаться. Однако она сдержалась и, обернувшись на служанку, махнула рукой:

— Уйди!

Та подчинилась, и Рэме наконец позволила себе едко рассмеяться.

— Вижу, государь, твои благие намерения не увенчались успехом.

— Он меня ненавидит.

— Ты удивлен?

— Может, все-таки впустишь меня?

— Подожди, — Рэме воровато оглянулась. — Здесь нужна осторожность. Муж уехал — показывает твоему военачальнику город, — но рабы обо всем ему донесут. Ты, конечно — великий царь, тебе никто и слова не скажет. А вот мне не поздоровится. Подожди здесь, — сказала она и прикрыла дверь. Оттуда донеслись голоса, но он не ничего расслышал, кроме последнего слова Рэме: «Выполняйте!»

А потом она вновь появилась перед ним:

— Отправила их нарвать мне много-много-много цветов, — болтала она на ходу. — Они уже привыкли к моим капризам. Идем за мной. Думаю, нас никто не увидит.

Рэме привела его в комнату — возможно, свою, а может быть, нет, его это не интересовало.

— Ты что, со свиньями валялся? — насмешливо бросила девушка. — Ты знаешь, что от тебя разит, как под хвостами у тысячи коз?

— Не знаю. Мне ни разу не приходилось нюхать под хвостами у коз. Так что тебе виднее.

— Между прочим, ты сейчас не в том положении, чтобы насмешничать, — отозвалась Рэме. — Ты мне расскажешь, что произошло?

— Послушай, — раздраженно ответил Аданэй, — может, ты подождешь мучить меня вопросами, а сначала предложишь, скажем, помыться?