Гибель отложим на завтра. Дилогия - [207]

— Не подходит, — отрезал Ирионг. — Мы останемся в проигрыше. С одним лишь полуразрушенным Антурином. А что касается кханне — почему мы должны вам верить? Илиринцам веры никогда не было, тем более нет ее теперь, после такого предательского вторжения. Откуда нам знать, может, вы заберете ее с собой или убьете, как только вам перестанет что-то угрожать?

— Ирионг, — с нажимом произнес Аданэй, вонзив в военачальника внимательный взгляд, — мне ты можешь верить. Я — не илиринец. Я родился и вырос в Отерхейне.

— Ты предал Отерхейн, ты теперь царь вражеской страны.

— Но мне пришлось, — он печально улыбнулся и как-то очень по-доброму посмотрел на Ирионга, вызвав этим искреннее недоумение последнего. — Да, военачальник, это была единственная возможность вернуть то, что должно принадлежать мне — престол Отерхейна. Я думаю, ты многого не знаешь о своем кхане, Ирионг. Ложь о моей гибели — не единственная его ложь. И не самая подлая. Наш отец перед смертью завещал трон мне. Но Элимер скрыл это от всех. А тех, кто посмел сомневаться… Впрочем, тебе лучше моего известно, что стало с ними и их семьями. Слишком властолюбив, слишком жесток, слишком самолюбив и слишком часто лжет — разве таким должен быть правитель? Отец понимал это, потому и оставил трон мне. Подумай об этом. Но сейчас — тебе не удалось от меня скрыть — Элимер умирает. Быть может, это знак судьбы? Знак, что пора забыть старые разногласия? Если не будет Элимера, то нашим государствам станет нечего делить. Ты только представь, Ирионг, в какую непобедимую силу превратятся Отерхейн и Илирин, если их объединить? Мы вместе станем одной великой державой! Ведь я — один из вас, ты должен меня помнить, потому что я тебя помню. Я запомнил тебя на той охоте в горах Гхарта. Ты поразил тогда белого как снег горного тура с одного удара!

Военачальник зачарованно смотрел вдаль: он тоже помнил ту охоту. А царь продолжал говорить:

— Я — потомок отерхейнских властителей, а моя царица — наследница государей илиринских. А наш с ней ребенок, Ирионг, наш ребенок — в нем воедино сольются две великие крови. Это ли не знак?

— Ты предлагаешь мне предательство? — сдавленно, еле слышно прервал его Ирионг, хотя ему не хотелось перебивать эту плавную, мелодичную речь. Голос обволакивал, чаровал, его хотелось слушать и слушать. Только теперь военачальник понял, что значили слова тех, кто знал Аданэя. Они часто говорили о его странной способности подчинять себе людей, но не силой власти, а неуловимым обаянием, которое проявлялось то ли в интонации, то ли в выражении лица и движениях. И все, абсолютно все, характеризовали эту особенность кханади как опасную.

— Предательство? Нет. Я бы не стал называть это так, — ответил Аданэй, и Ирионг почувствовал, как вновь попал в плен этого голоса, который накладывался на правду произнесенных слов. Ибо разве не правда то, что кхан жесток и алчен до власти? — Это не предательство, а свержение того, кто обманом захватил твою и мою страну, того, кто заставил весь народ дрожать от страха перед собой. Того, кто жестоко угнетал знать, лишая ее прежних свобод. Ведь мятежи не на пустом месте возникли, верно? Так что это не предательство, это вполне справедливое воздаяние за его ложь, за ту кровь — кровь отерхейнцев — которую он пролил. Я не хочу войны, Ирионг, мне больно от осознания, что придется оборачивать оружие против людей, среди которых я вырос. И я желаю этого избежать. Ни к кому я не испытываю злобы, только к Элимеру. И ты, Ирионг, и прочая знать — все вы сохраните и свои владения, и свою власть. Ведь такие, как ты — на вес золота. Я понимаю это. А ты понимаешь, что я предлагаю тебе? Мир, объединение держав, процветание и окончание кровавому правлению Элимера.

Ирионг ощутил порыв, движение души — согласиться. С этим голосом, этим царем, взгляд которого, казалось, светился чистым, живительным огнем, хотелось соглашаться. Однако он был военачальником, а не простым воином и не ребенком, а потому понимал, что им просто пытаются манипулировать, лишь бы склонить на свою сторону. И даже если все произнесенное здесь — правда, существует нечто гораздо важнее нее. Его собственная, Ирионга, клятва. И его высокое положение в государстве, которое он не хотел уступать какому-нибудь илиринцу. Cтряхнув сладостное оцепенение, военачальник произнес:

— Я клялся в верности не тебе, а своему кхану. Я водил в бой его войска, не твои. Предателем я не стану и больше не пытайся убедить меня. Лучше вернемся к условиям твоего отступления из Антурина.

— Не хочешь прислушаться к доводам разума — дело твое, — махнул рукой Аданэй. В голосе его не осталось и следа былого очарования, теперь в нем звучала лишь скука и плохо скрытое нетерпение.

Ирионг облегченно перевел дух и сказал:

— Предложенное тобой мы не приемлем, и не выпустим тебя в Илирин, пока не вернешь всех, кого захватил в плен и не отдашь нам указанные поселения.

— Никогда этого не будет, — отрезал Аданэй.

— Тогда битва? Твои потери, Царь, будут огромны.

— Как и твои, военачальник, — ответил Аданэй, даже не пытаясь скрыть усмешку. — По крайней мере, свою кханне вы точно потеряете.