Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том - [34]

– Так вот, любимый мой народ! – с чувством стал говорить нищий, изображая герцога Альдриана, но осекся под взглядом глашатая. – Лады, лады, не будуся…

Блаженный прошелся туда-сюда по эшафоту, делая вид, будто сам в задумчивости заложил руки за спину, остановился спиной к своим зрителям, затем резко развернулся и изрек незатейливо рифмованный стишок:

На днях я демона случайно совстречал,

Так ентот демон мне такого навещал!

Так вот, любимый мой народ,

Лодэтский Дьявол всё же к нам придет!

Блаженный подошел к палачам.

Как только Дьявол в город наш войдет —

Эцыль умрет и сын его умрет!

Нищий опять выскочил на середину эшафота и весело сказал толпе:

– Девчонку ж в красном чепчике наш Дьявол отъе…т!

Заведенная, заранее настроенная на смех толпа радостно загудела и заулыбалась. Маргарита хоть и похолодела, сперва решила, что это не может быть о ней. Но как бы не так – Блаженный смотрел на нишу со львом и за ним все горожане на площади поворачивали туда головы. И смеялись. Несколько тысяч людей смеялись над одной ни в чем не повинной, несчастливой девушкой, – и никуда от их глаз и ртов Маргарита спрятаться не могла, не сбросив Беати и не упав сама, а с высокого «постамента» ее хорошо было видно даже последним рядам зевак у храма Возрождения. Она сделала единственное, что могла: отвернула голову, чтобы никто не видел ее лица.

– Да, да, ты! – не унимался Блаженный и снова зачитал рифмой:

Целка в красном чепчике на льве!

Поскачет скоро резво на х…!

Горожане снова зашлись в хохоте: им нравилось глумиться над очередной жертвой, которой из-за своего яркого убора стала горемычная Маргарита. Раскатистый хохот, непристойный свист и похабные остроты из толпы отзывались болью в ушах девушки, на ее глазах от обиды наворачивались слезы.

– Я тебя с ветерком проскачу! – отчетливо услышала она.

– Лучше́е с моейным львом порезвися! – раздался другой голос.

Блаженный продолжал «услаждать» публику своей грязной поэзией:

Лодэтский Дьявол в город наш придет,

Девчонку в красном чепчике он отъе…т!

И так и сяк ее он будет драть,

Везде руками станет залезать!

Маргарита подумала упасть и разбить себе голову, когда среди издевательского хохота раздался крик Нинно:

– Смолкни, бродяга, а то я щас сам тудова подымусь и не тока язык тебе повырываю!

– Ой, да кто ж енто тама? – издевался Блаженный, которого никто не останавливал. – Мне тебя отсюдова видать хорошо… Куз-нец!

И бродяга снова запел грязными стихами:

Сам ее ты хочешь в целку драть,

Покудова не упадет кровать!

Он засмеялся вместе с толпой, а когда шум чуть стих, крикнул Нинно:

– Корону заимей прежде! Без нее тебе – никак! Но тебе связло: я подсоблю, кузнец! Я дам корону и заделаю тябя… Кролём! Да! И раз я сгибну, то сгибни и ты! И тады, кролик мой, – зачитал бродяга «продолжение»:

Будешь ночь и день ее ты драть,

Покудова не грохнется кровать!

Тысячи глоток теперь смеялись над Нинно. Синоли вжался в стену дома, а на перекошенного от ярости и густо покрасневшего от стыда Нинно показывали пальцем. Блаженный продолжал глумиться:

– И сызновууу! – скомандовал толпе бродяга. – Наш кузнец не верит в сие счастие!

Будешь ночь и день ее ты драть,

Покудова не грохнется кровать!

Это похабное двустишье бродяга и толпа задорно повторили раз шесть, еще пуще смеясь, потому что Блаженный стал резко выбрасывать свои костяные бедра и делать другие неприличные движения. Повязка Блаженного чрезмерно натянулась спереди, словно поддернутая кинжалом, – и при очередном движении бедрами она упала вниз, к удовольствию зрителей и новому взрыву хохота.

Тогда палачи бросились к бродяге, но он запетлял по эшафоту, высоко поднимая колени и подпрыгивая. Голый и похожий на сатира – со стянутыми за спиной руками и с гигантским, красноватым детородным органом, он подначивал Эцыля и Фолькера:

– Не заловишь, не заловишь!

Беати улыбнулась и прошептала Маргарите:

– Всё, никому до тебя уж нету интересу. Поглянь и ты…

– Беати, не сммейсь и гляннуть тудова! – прогремел с земли взбешенный, срывающийся голос Нинно. Он не сводил взора с сестры, и та отвернулась от эшафота, но всё равно скашивала глаза и любопытствовала.

– Как только Дьявол в город наш войдет, Эцыль умрет, и сын его умрет! – ловко бегал между палачей бродяга.

В конце концов он их столкнул, вывернувшись сам, и оба палача нелепо грохнулись. Смеялись горожане, конями ржали все стражники – даже желто-красные алебардщики, что находились перед зрителями, повисли на своих больших копьях. Судебный глашатай и тот, когда палачи свалились, схватился за живот и тонко захихикал.

Пока палачи поднимались, Блаженный повернулся к зрителям во всей своей нагой «красе» и заявил:

Лодэтский Дьявол в город наш придет,

Градоначальника тогда он и пригнет!

В тот же миг его руки оказались свободными: свою дикую комедию с пошлым дрыганьем и вакхическим паясничеством бродяга затеял для того, чтобы освободиться. Он схватил сразу два конца уготованной ему веревки, разбежался, держась за нее, и спрыгнул позади эшафота – выпустив из рук веревку, он покатился кубарем по брусчатке, опережая спешивших к нему стражей. Толпа же лезла на подмостки музыкантов: то ли горожане хотели знать, что случилось, то ли думали помочь беглецу, но начался хаос. А бродяга быстро бежал к спасительному переулку у ратуши, и стражники в тяжелой защите не успевали за ним. Однако скрыться Блаженный никак не смог бы: желто-красный всадник уже настигал его. Слыша топот копыт своей неминуемой гибели, Блаженный развернулся и закричал во всю глотку – так, что его услышали и оборванцы на крышах, и стражники, и люди на площади: