Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том - [33]

Серо-желтая от хворей и грязи кожа уродливо обтягивала скелет висельника. Косматая шапка спутанных волос то седого, то рыжеватого цвета торчала вокруг его лица гривой льва и сливалась с бородой беспорядочной длины. Волосы на ребристой, впалой груди серебрились, хотя стариком или слабосильным этот неимоверно худой человек не выглядел. Бродяга широко улыбался, показывая желтоватый язык и пеньки редких, гнилых зубов. Из запавших глазниц лица-черепа сияли безумные, радостные глаза. Он выглядел как сама Смерть в своем самом омерзительном воплощении, и всё же был обаятелен, а в молодости, должно быть, даже красив.

– Блаженный, чего эт тебя? – донеслось из толпы. – Авось ощупал барнессу Тернти́вонт? Небось сразу за…

– Ж…пу! – ликующе закончил Блаженный.

Толпа заревела от восторга: за оскорбления знати полагалась виселица, но нищий и так уже разминал шею под петлю и теперь ничего не боялся.

– Еще слово, – равнодушно сказал глашатай Блаженному, – и тебе, бродяга, язык без суда вырвут… Жди своей очереди молча.

Блаженный театрально резко стих, скорчив испуганную рожу и вознеся глаза вверх. Если бы его руки не были связаны за спиной, то наверняка он сложил бы их домиком как при молитве. Все смеялись. Беати, Нинно и Синоли хохотали вместе со всеми, хотя последние мало что видели. И Маргарита тоже смеялась – уж очень уморительно позировал этот человек, вызывая восхищение своим бесстрашным пренебрежением к Смерти.

Каждого висельника, пока на его шее затягивали петлю, бродяги с крыш приветствовали, выкрикивая прозвища и прощаясь, но без сожаления или печали. После зачитанного приговора, к обреченному приближался священник с меридианским крестом, деревянным, но золоченым, на каком Божий Сын улыбался, не замечая мук, а над ним сливались воедино солнце и луна.

Один висельник сделал вид, что хочет поцеловать распятие, но плюнул на него, чем вызвал одобрительный гул – верующие меридианцы уважали то, что грешник не попытался раскаянием заслужить прощение, был готов за свои злодеяния отправиться в адово Пекло и уже там умереть навсегда. Остальные вели себя спокойно. Когда их вешали, Блаженный смешно метался в своей арке, трясся, издевательски копируя их судороги, привнося в них движения дикого танца и безмолвствуя, что еще сильнее потешало зевак. Толпа умирала от хохота и рукоплескала – она обожала этого шута. Маргарита, ругая себя и обещая молиться во спасение своей души, тоже не могла сдержаться и смеялась так, что боялась вывалиться из ниши, ставшей для нее самой пыткой – она устала сидеть, вывернув и пригнув спину, еле держалась за мраморного льва. К тому же девушка проклинала себя за то, что выпила слишком много медовой воды. Мужчины на площади опорожнялись на стены домов, и запах, поднимавшийся снизу, становился нестерпимым. Вот тут и выручал Блаженный: глядя на его ужимки, забывались все неудобства.

Предпоследний приговоренный, молодой грабитель, зарезавший своих соседей, захотел покаяться. С петлей на шее и со связанными за спиной руками, он стал сбивчиво рассказывать о своей жизни, начиная с детства. История была печальной, но люди держались за животы. Смеялись и стражники, и даже унылый судебный глашатай часто прыскал смешком, ведь Блаженный корчил немыслимые рожи. Кроме того, он смешно перебирал ногами, прыгал и шатался, оживляя исповедь и искажая смысл слов. Собственная петля на шее ему нисколько не мешала, не страшила его и не смущала. Грабитель тем временем покраснел и зарыдал, не прекращая своей речи. Он просил прощения у всех, кому причинил горе, и благодарил за то, что его казнят. В ответ – смех, хохот, снова смех. Все так веселились, что его последних слов никто не слышал. В конце грабитель поцеловал слияние светил на кресте, но даров стихий ему не полагалось, как и полного прощения. Палач потянул веревку – и под барабанную дробь преступника вознесли вверх, к подельникам по ремеслу, а Блаженный танцевал, вытаращив глаза.

– Ну что, бродяга? – задорно сказал ему глашатай. – Твоя очередь. Напоследок нас повеселишь?

– Повесялю, повесялю… – ответил Блаженный. – Коль тока дашь мне сказать слово и петлю сымешь, не то ся цепочка меня не красит и я стесняюся…

– Не дозволяется… – начал глашатай, но толпа так загудела и засвистела, что он не договорил – быстро развернул свиток и стал читать приговор: – Властью Суда, этот… – удивился глашатай, – господин и вольный горожанин… с именем, оставленным в тайне, приговаривается за бродяжничество к смертной казни через повешение. В помиловании отказано. От покаяния осужденный убедительно отказался.

Толпа бесновалась и свистела, настаивая на дальнейшем представлении, не слушая слов приговора и требуя снять петлю с нищего. Бросив нервный взгляд на окна ратуши, глашатай приказал Эцылю освободить Блаженного.

– Раз этот презренный бродяга – вольный горожанин! – громко обратился глашатай к утихавшей толпе. – То его право на последнее слово действительно. Приступай, хм… господин бродяга! Подмостки твои.

Эцыль, сняв петлю с шеи осужденного, не стал закреплять веревку и оставил ее болтаться, а Блаженный благодарно улыбнулся своим почитателям. Со связанными за спиной руками он вышел на середину эшафота и поклонился людскому морю.