Гибель Иудеи - [197]

XII

Сообщение Тита о происшедшем произвело на Домициллу гораздо больше впечатление, чем он ожидал.

— Слепой рок, — сказал он, желая успокоить свою родственницу, — назначает каждому человеку свой жребий: одному — счастье, другому — горе, как придется. Несчастье твоей рабыни действительно велико, но этому народу вообще приходится переживать великие бедствия.

— Но если бедствие, — сказала Домицилла, помолчав, — которое обрушилось на иудейский народ, есть наказание, и если мера этого наказания становится все большей и большей, то скажи, Тит, что это, по-твоему, за человек, за смерть которого требуется такая кара?

— Я думаю, что Иисус из Назарета, — отвечал Тит, — был лишь одним из благороднейших умов своего времени, нечто вроде иудейского Сократа.

— Но за смерть Сократа, — возразила Домицилла, — не последовало никаких бедствий для афинян.

— Ну, если хочешь, — сказал Тит после некоторого молчания, — считай его особенным любимцем богов.

— И в таком случае, — отвечала Домицилла, — все же наказание несоразмерно с виной.

— Тогда предположи, — сказал он с улыбкой, — как утверждают христиане, что Он Бог.

— Я сама противлюсь этому, — отвечала Домицилла, — но все же к такому заключению невольно придешь, если захочешь судить последовательно.

— Но неужели ты можешь этому серьезно верить? Да, предания часто рассказывают о том, что боги являлись среди людей, но ведь это благочестивые сказки. И если даже допустить, что какому-нибудь небожителю пришла странная мысль оставить на некоторое время свой блаженный Элизиум и сделаться человеком, то и в таком случае он все же под покровом человека сохранил бы свое божеское достоинство. Непонятно и дико, если бы этот небожитель закован был в цепи и распят. Какой смысл ему было бы подвергать себя такой позорной и болезненной смерти?

Домицилла не нашлась что ответить.

Скоро Тит оставил девушку, чтобы пойти на свидание с Вероникой.

То, о чем Домицилла говорила с Титом, оставалось для нее мучительной загадкой, которую она не могла разрешить. «Случись мне говорить с христианином, — подумала Домицилла, — я бы первым делом спросила его об этом. Жаль, что после Нероновского гонения их не осталось в Риме».

Домицилла не знала, что христианин стоит на пороге ее дома.

Когда раб сказал о приходе дяди, она удивилась. Климент в последнее время почти нигде не бывал, даже во дворце цезаря появлялся лишь в самых редких случаях. И сама Домицилла с тех пор, как отец ее отозван был в Палестину, ни разу не была у Климента, потому что слышала о его странном образе жизни.

— Не удивляйся, что я пришел к тебе, — сказал Климент племяннице, которая вышла встретить его, — я должен извиниться, что распорядился твоей рабыней по собственному усмотрению, и ее не будет целую ночь. Я уверен, что твое сострадательное сердце вполне одобрит мой поступок, если ты узнаешь, в чем дело.

— Я знаю, — ответила Домицилла, — какое горе постигло бедную девушку. Тит только что рассказал мне об этом. И если твое распоряжение, дядя, вызвано этим несчастьем, то я ничего не имею против. Но расскажи мне, каким образом Феба могла воспользоваться твоим содействием?

— Ты знаешь, милая племянница, что я человек с причудами и питаю особого рода слабость ко всем несчастным людям. Поэтому я отправился сегодня на место постройки будущего Колизея, где тысячи рабов осуждены на изнурительный труд, и вот там-то мне и пришлось быть свидетелем всего этого несчастного происшествия.

— Значит, ты видел Тита, — сказала Домицилла, — странно, почему же он мне ничего об этом не сказал.

— Он меня не заметил, — отвечал Климент. — Когда он ушел, я подошел ближе к месту происшествия и увидел, что старик умер. Мне стало жалко бедную девушку, и чтобы хоть сколько-нибудь облегчить ее горе, я позвал нескольких человек, чтобы они отнесли тело в иудейский квартал, где его можно будет предать земле. Мне тяжело было подумать, что девушка не будет сопровождать умершего отца до могилы и не отдаст последнего долга только потому, что она рабыня и не может без разрешения госпожи распоряжаться своим временем. Поэтому я сказал ей, что она может идти, а я с тобой всё улажу. Если ты думаешь, что я слишком свободно распорядился твоей рабыней, то ты, пожалуйста, извини меня.

— Хорошо, — сказала Домицилла шутливо, — я подумаю, какое наложить на тебя, дядюшка, наказание, а утром приду и скажу тебе. Позволь мне привести с собой и рабыню, чтобы она могла поблагодарить тебя.

— Хорошо, — сказал он, улыбаясь, после некоторого молчания. — Ты знаешь, как замкнуто я живу, но если придет моя племянница, то я должен буду дружески принять ее, хотя бы уже для того, чтобы наказание не было слишком строгим. Когда же ты придешь, моя маленькая повелительница?

— Постараюсь утром, — отвечала Домицилла, — если это для тебя не рано.

— Рано? — удивился Климент. — Я встаю с восходом солнца.

— Как? Так рано? — спросила Домицилла. — В такое время спит еще добрая половина Рима.

— У меня так много дел, — сказал Климент, — что я должен вставать пораньше.

Домицилла с изумлением смотрела на своего дядю. Человек, которого весь Рим упрекал за праздность и который, по ее предположению, мог быть на ногах лишь в полдень, вставал вместе с зарей, потому что имел множество дел!