Гей, на Запад! - [7]

что дочь — бегунья, заняла высокое место в Чикагском марафоне, а жена занимается декоративным садоводством, у нее своя фирма. Б. П. пытался вообразить, как они надрываются из последних сил, пораженные смертельным недугом. И хотя они преуспевают, Боб считал своей обязанностью зарабатывать деньги, чтобы обеспечить им комфорт в их беспросветном будущем. За три лета Боб написал три детективных романа, очень удачно — о профессоре со Среднего Запада, который один среди всех людей ощущает истинное и всепроникающее зло мира. Последние несколько лет Боб наездами жил в Голливуде, зарабатывая колоссальные деньги для лечения своего гимнаста, бегуньи и деловой жены. Он предложил Б. П. спросить сколько, Б. П. спросил: «Сколько?» — и Боб сказал: «Больше тысячи в день» — непостижимая для Б. П. сумма. Однако именно в ней и в нынешней должности Боба — писатель — Б. П. почуял неладное. В школе у них был учитель, только что из Мичиганского университета, а не из учительских колледжей штата, как остальные, которые сильно его не любили за то, что чересчур умный. Этот молодой учитель знал, как устроено все на свете, и, главное, мог объяснить ученикам. Он снял на катушку фильм, проявил его, вставил в заводной аппарат и показал, как получается движущаяся картинка. Б. П. много лет был под впечатлением от этого показа, а учитель ни слова не сказал о том, что кто-то пишет фильм. И хотя Боб Дулат утверждал, что только придумывает истории для фильмов, пахло это подозрительно. К сожалению, любимого учителя застигли за баловством с Дебби Шварц во время лесного похода — с той самой, которая показывала за деньги. Ей тогда было пятнадцать лет, но во многих отношениях она была взрослее учителя. Ученики протестовали против его увольнения, но школьный совет был непреклонен. Бурый Пес и Дэвид Четыре Ноги приняли участие в бунте, набросав в калорифер в котельной собачьего дерьма и лимбургского сыра, после чего школу эвакуировали. Несколько лет спустя Б. П. услышал, что Дебби и любимый учитель поженились, живут в особняке под Сан-Франциско, и учитель придумал новые функции для компьютеров.

Пока они ехали к Малибу, Боб Дулат продолжал спать и даже храпел, выдувая неприятные пузыри. Б. П. подумал, что он, наверное, много работает: под глазами у него были мешки, и он дергался во сне, как дедушка после двух смен подряд — шестнадцати часов на лесопилке.

Б. П. был не совсем готов к одному из выдающихся переживаний своей жизни. Он следовал за медленно двигавшимся зеленым «крайслером», который вела дама с голубыми волосами, как вдруг после подъема перед ним открылся Тихий океан. Он съехал на узкую обочину, вылез и прислонился к капоту, сперва закрыв ладонями лицо и глядя между растопыренных пальцев, — впитать такую картину открытыми глазами было не под силу. Ему стало душно, как будто под грудиной застрял кусок угля, и по всему телу возникло легкое колотье, наподобие того, что бывает за несколько минут до близости с женщиной. Если бы он знал бетховенскую «Оду к радости», то услышал бы ее — бескрайний мятый голубовато-зеленый простор манил так, что душа говорила только на языке воды, забыв все остальное. Ему не терпелось потрогать воду руками, поэтому он запрыгнул в «таурус» и рванул с места, так что Боб Дулат приоткрыл глаз с равнодушным недоумением. Кто везет меня и какая разница? Я всю ночь не спал, надрывая то, что осталось у меня от сердца, — из-за актрисы притом. Коричневую машину ведет какой-то Бурый Пес.

В Малибу Б. П. поставил машину на почти пустой площадке перед рестораном и спустился на берег. Он стал на колени и пощупал воду — холоднее, чем думал, как майская в озере Верхнем. Волна окатила его туфли, восхитительное чувство, — ноги, не привыкшие к бетону, до сих пор горели после перехода из Кукамонги. Мимо прошла большая яхта, поручнями почти задевая воду. Б. П. помахал ей, и двое в желтых дождевиках помахали в ответ, что очень расположило его к человечеству. Он час просидел на берегу, совершенно позабыв о новой работе и наблюдая за морскими птицами, похожими на редких певчих ржанок, только покрупнее — наверняка родственники. В сознании его воцарилась мирная пустота, если не считать мысли о том, что вот он вернет себе медвежью шкуру и до того, как отправится в Мичиган на место преступления и, возможно, наказания, а лучше к северному берегу Онтарио, родственнику Верхнего полуострова, проведет пару ночей здесь, на берегу, завернувшись в медвежью шкуру, и еще пару ночей на горах, которые увидел в парке Уилла Роджерса. Конечно, там много табличек «Устраивать стоянки воспрещается», но в мире вообще развелось много табличек «воспрещается то да се», и, чтобы не задохнуться, стараешься не обращать на них внимания. На Верхнем полуострове они обычно продырявлены пулями — либо от возмущения, либо как удобные стрелковые мишени. В разгар сезона мошкары — в конце мая и в июне, когда комары и черные мухи, случается, надоедают, — Б. П. в ветреные ночи любил поспать на двадцатипятикилометровой пустынной береговой полосе озера Верхнего — каждый раз в другом месте, хотя порядок действий почти не менялся. Сначала он покупал буханку домашней выпечки у старой дамы, для которой заготавливал дрова, вылавливал несколько рыб, покупал шестерку пива, разводил костер из плавника, жарил рыбу со свиным салом в старой чугунной сковородке, ел ее с хлебом, солью и табаско