Гетера Лаиса - [42]

.

И все жрецы, каков бы ни был бог, которому они поклонялись, опустились на колени и стали молиться…

Эринне было двадцать пять лет. В ее походке было все величие богов, которым она служила. Потемневшие волосы образовывали вокруг ее лица две тяжелых бронзовых волны. Ее взгляд был пристален и строг. Те, на кого падал этот взгляд, невольно становились смиреннее и почтительней, чувствуя уважение к молодой верховной жрице. И лишь в присутствии детей улыбка озаряла ее лицо. Особенно радовалась иерофантида, когда в храм приходил сын Ренайи. К великой жрице снова возвращалась веселость молодой девушки. Она играла с ребенком, бегала с ним, поднимая его на руки с легкостью, которая удивляла Гиппарха. Ребенок, не осмеливаясь сказать этого, предпочитал своей настоящей матери эту высокую молодую женщину, такую изящную и такую красивую, которая так нежно улыбалась только ему одному. Ему доставляло большое удовольствие присутствовать при церемониях. Он опускался на колени рядом с матерью, где-нибудь в уголке, и видел только жрицу, смотрел только на нее. В вышитой тунике, из-под которой виднелись обнаженные руки, она стояла перед узким треножником. Распущенные волосы, украшенные диадемой рассыпались волнами по плечам. Пурпурный шарф, перекрещивавшийся на бедрах, падал от пояса до земли сверкающими прямыми складками. Она простирала руки над золотым сосудом, наполненным очистительной водой. Трижды она обращалась к Афине с мольбой, трижды хор жрецов повторял ее слова; и это пение, сопровождаемое легким звоном кадильниц, замирало среди глубокой тишины. Затем жрица приближалась к молящимся и кропила освященной водой их склоненные головы. В эти минуты иерофантида казалась ему окруженной ослепительным светом…

Ни один народ не был так чувствителен к внешней красоте, как афиняне. Великая жрица стала олицетворением самой богини: живой Афины Парфенос, такой же молодой, такой же прекрасной. Когда она отправлялась в дом своего отца на колеснице, запряженной белыми лошадьми, которыми правил Ксантиас, все граждане останавливались, приветствуя ее, а однажды даже Диоген, лежавший среди улицы, поднялся, чтобы дать дорогу ее колеснице.

Она принимала деятельное участие в возрождении своего отечества: Афины снова постепенно занимали свое былое положение среди других государств. Философы, поэты, ораторы и артисты снова появились на площадях и под портиками… Собрания снова происходили на Пниксе, и неисправимая толпа, как и прежде, совершала те же самые ошибки…

В шестой раз после окончания войны солнце золотило жатву. Была годовщина того дня, когда в лесах Артемиды Эринна, держа за руку своего жениха, опустилась на колени перед богиней. Целую неделю она не выходила из храма. Жрецы, служители, особенно рабы, любившие ее за ее доброту, знали что каждый год она на один день отправляется на свое благочестивое богомолье. В этот раз она не покинула Акрополя. Ксантийс отправился один. Он возвратился на другой день весь в пыли на колеснице, запряженной другими лошадьми.

Вечером Эринна послала за Гиппархом и Ренайей.

— Конон огибает мыс Суний и будет здесь завтра на восходе солнца. С ним флот великого царя. Завтра двести триер, которые стоят под его командой, войдут в гавань Пирея, — сказала жрица, когда они пришли. — Я знала, что он вернется, что он вернется для Афин.

— Для Афин и для тебя, — добавил Гиппарх.

— Увы! Я — иерофантида! — сказала Эринна, вздыхая.

Глава IV

На следующий день необыкновенное известие распространилось по городу с быстротою молнии.

Конон, бывший стратег, победитель Сестоса, Кимеса и Метимна, прибыл в Пирей с целым флотом. Он просит разрешения высадиться; он предлагает афинянам союз великого царя.

Толпа любопытных, устремившихся к морю, увидела флот Артаксерса. Персидские галеры были больше триер. Это были трехмачтовые суда имевшие с каждого борта по девяносто весел. На верхушке грот-мачты развевался флаг с золотым солнцем посередине. На палубах сновали темнокожие, голые до пояса матросы, они черпали парусиновыми ведрами морскую воду. Все снасти были в порядке, паруса убраны.

Первыми высадились на берег командиры кораблей — персы.

Это были люди высокого роста, в высоких шапках, на которых сверкали драгоценные камни. Одежды их — ярких цветов, вышитые золотом и усеянные жемчугами, доходили до пят. На богато украшенной перевязи висел в ножнах из буйволовой кожи меч с широким, кривым лезвием. За пояс был заткнут кинжал. Обувь с загнутыми носками была расшита разноцветным шелком. Волосы на голове они брили, но зато носили очень длинные бороды, окрашенные в темно-фиолетовый цвет. Они шли с надменным выражением лиц, не глядя на рассматривавших их приниженных афинян, отцы которых некогда побеждали их отцов.

Вслед за ними сошел на берег Конон.

На нем была греческая одежда. Плащ был перекинут через руку. Пурпурный шарф с развевающимися концами опоясывал серебряную кирасу. Ступив на набережную, Конон опустился на колено и поцеловал родную землю.

— Ио, Конон! Ио, Конон, — кричал народ.

Толпа окружила его и приветствуя восторженными криками, подхватила и на руках донесла до колесницы.