Геройский Мишка, или Приключения плюшевого медвежонка на войне - [5]

Икону не повесили.

Всю зиму мы портили жизнь генералу. Он был по горло сыт и мечтал вырваться из этого «проклятого города». Мы знали, что он ждет назначения. Однажды утром телефон нам сообщил:

— Алло. Есть информация. Из штаба. Только что пришла. Генерал отправляется на фронт. Знает ли уже? Полагаю, что нет. Конечно, нет. Еще не знает. И не я ему об этом скажу. Куда? Под Кельцы. С резервами. Немедленно. Вы очень любезны. Спасибо.

Мы счастливы. Значит, генерал уедет. И к тому же на фронт, так что не сможет ничего забрать с собой. Может, и меня минует жуткая перспектива служить какому-то Мишке. Останусь дома.

Увы, напрасные надежды. Из подвала вытащили огромный старый ящик, в котором Медведским прислали как-то из деревни яблоки. Гришка под присмотром генерала стал складывать в него разнообразные припасы. Как заколдованные, исчезали банки с консервами, плитки шоколада, большущая пачка с табаком и сигаретами, бутылки коньяку, пакеты с кофе и чаем. В ящике поместился уже целый магазин, но место еще оставалось. Я смотрел на это, пребывая меж отчаянием и надеждой. Заберут меня или забудут? Я как мог скорчился на подоконнике. Ну, ну… я ведь почти спасен.

Вдруг генерал огляделся по сторонам.

— Что же мы возьмем на память? А? — И немного погодя решил: — Давай-ка Мишу.

Гришка бросился ко мне. Ах, что я пережил в тот миг! Все кончено! Я никогда не вернусь! В памяти мелькнула светлая головка Гали, серые глазки Стася. Никогда?! <…>

Предметы прощались со мной в торжественном молчании. Нет, это было слишком страшно.

Когда генерал собственноручно уложил меня в ящик, на спинку, животиком кверху, мне показалось, будто потолок падает мне на голову. Словно сквозь сон я ощущал, как кладут со мною рядом взятые на память медный самовар, кран которого больно вдавился мне в бок, и никелированную кофейную машинку. Потом обложили нас сверху салфетками и опустили крышку. Я услышал удары молотка, вбивавшего в мягкую доску гвозди. Конец.

Глухая тишина. Темнота. Пустота. Я потерял сознание.

Когда я пришел в себя и начал размышлять, положение показалось мне не таким уж отчаянным. Да, я был в руках у русского, у генерала, насильно заключенный в ящик. Но ведь я отправлялся в путешествие и мог повидать мир. Это волшебное слово «мир» всегда меня притягивало.

— Мы ведь еще не в России, — думал я, — мы едем вглубь Польши, на фронт. Как-нибудь да обойдется!

Сильнее всего меня злил сам способ путешествия. Это бы еще сошло для новорожденного Мишки, но сейчас…

Мои попутчики смирились со своей участью.

— Не так черт страшен, как его малюют, — говорил знававший в прошлом Россию самовар. — В Россию, так в Россию.

— Да чтоб те твой краник отвалился, — желал я в душе философски настроенному соседу, тем более что краник больно впивался мне в бок. — Тоже мне умник. Спи себе.

Кофейная машинка, привезенная из-за границы, сохраняла нейтралитет и от высказываний воздерживалась. Салфеткам недоставало инициативы. По счастью, удалось найти общий язык с нашим ящиком: почтенные сосновые доски понимали, что нас ждет, и лопались от злости при мысли о дальней ссылке. Гвозди тоже были на нашей стороне.

— Как-нибудь да справимся, — утешали они меня. И для начала пообещали информировать обо всем, что делается снаружи.

Я узнал, что сначала мы долго ехали поездом, теперь же тащимся на подводе, в хвосте русского обоза. Что возчиком у нас Гришка. Что, похоже, мы приближаемся к фронту, так как непрестанно слышна пальба. В самом деле — даже до моих замотанных салфетками ушей доносился глухой мерный гул.

Что за ирония судьбы! Я, так мечтавший о приключениях, приближаюсь к полю боя, зажатый со всех сторон, как селедка в бочке, и ровным счетом ничего не понимая.

Я забросал бедный ящик вопросами.

— Что там? Как там?

Доски терпеливо объясняли. И вдруг — замолчали. Я услышал гром, не такой как прежде, а близкий, крики, шум — и тут же мы затряслись и начали подскакивать. Я немедленно сообразил: атака. Убегаем.

Так и было. Похоже, подвода неслась по бездорожью, потому что тряска усиливалась. Мы перекатывались с боку на бок, подлетали кверху и падали обратно вниз.

— Соскользни, соскользни же вбок, когда будем возле камня! — умолял я ящик. — Но только хорошо примерься.

Ящик примерился. Раздался грохот, Гришкины проклятия, мы ударились обо что-то — и тишина.

Крышка ящика, похоже, съехала вбок, сделалось чуть светлей. Теперь я слышу лучше. Обозы, видимо, уже проехали, тарахтенье и крики отдалились. Наши лошади рвутся из постромков, бьют по земле копытами. Гришка бранится. Выстрелы гремят, но всё дальше и дальше. Тянутся минуты, долгие как годы. Что же будет, что нам приготовила судьба?

Громче и громче топот множества ног.

— Сдаюсь! — кричит по-русски Гришка.

Мои уши дрожат в ожидании ответа.

Кто-то произносит:

— Коней бы держал, дурак, покалечатся ведь!

По-польски.

— Свои!

Свои

Они стояли кучкой у подводы, допрашивая Гришку.

— Что ты вез?

— Генеральское имущество.

— Откуда?

— Со Львова.

— Да ну? — недоверчиво звучат голоса.

— Ей Богу! — божится Гришка.

— Эй, ребята! — слышится веселый командный голос. — А ну-ка загляните в какой-нибудь ящик.