Герой нашего времени - [38]

– Зачем? – говорит Бася. – У меня и в мыслях нет, что может быть иначе, а то знаешь, что бы тогда было?

– Нет, – отвечаю я, хотя знаю, но я знаю также, что такой ответ является частью ритуала.

– Я не позволила бы тебе занять рабочее место, даже на порог отделения не пустила бы, мог бы отдохнуть от работы, но самовольное отсутствие на рабочем месте, потому что подобный случай может быть охарактеризован только как самовольный, равняется выговору, а что такое выговор, ты знаешь?

– Нет, – отвечаю я, второй раз расходясь покривив душой.

– Нет у меня охоты больше говорить на эту тему, – объявляет Бася и усаживается за стол. – К концу недели подготовь мне кассовые отчеты за последние три месяца.

Во блин, думаю, кассовые отчеты за последние три месяца, надо же, влип, но ведь я же побрился, я гладкий, как поросенок, чего она вообще хочет, эта пизда несытая?

Чувствую я себя как гусь, которому засунули в глотку трубку с кормом. Чувствую, как противоестественно разбухает моя печень, достигая астральных размеров. С другой стороны, если такую трубку вытянуть из горла, то можно использовать ее для ограждения. Какого ограждения? На садовом участке огородить беседку. Или на балконе. Только ее, сволочь, там заклинило. Заклещило. Как у собак при случке. Дергаться бессмысленно.

среда

В среду приходит Опель и скрипит мне, что хочет взять кредит.

Ой, Опель, Опель! Да будет вам известно, Опель влез в программу дьяболо, и никто его оттуда еще не выдавил. В детстве Опель был настоящий Опель, любо-дорого смотреть – сильный, здоровый. Опель это был Опель! Чем только он не занимался, предприимчивости его хватило бы на весь наш дом, взял он кредит, не выплатил, взял в долг, не отдал, ему отрубили пальцы, а он открыл магазин «24 часа» – вот такой он был, Опель. Опель много чего брал, много чего прибирал, много чего сожрал, много чего затевал. И вот кирной Опель скрипит мне насчет кредита. Бедолага.

– Жена, блин, дома, дети, блин, а я, блин, должен был быть в семь, а сколько, блин, сейчас? Я ж, блин, со вчерашнего дня на ногах, четыре, говоришь, блин? О блин, ну купил я ей, блин, веник. Как думаешь, блин, есть какой-нибудь шанс? Да с какой, на хер, женой, я, блин, про кредит Ты, блин, прямо скажи, сможешь, блин, помочь или нет? Скажи, блин, прямо, как будет, блин, с кредитом.

– Кредит, блин, можно было бы, – отвечаю я, – но, блин, эта кривоссыха, эта пиздючка, она, блин, кредита тебе не даст, такая, блин, сволочь, это я тебе честно, блин, скажу.

– Ты, блин, глянь, – говорит он, – купил я, блин, жене веник, красивый, блин? Не выгонит она меня, блин, из дома? Говенный кредит, – тяжело вздыхает он, точно на исповеди.

– Да, блин, – сочувственно говорю я, – да.

– А на хер, блин. – Опель сует цветы в карман и отправляется за угол поссать. – На хер, – хрипит он, как хряк, которого режут.

А помнишь, как мы сопливыми мальцами отливали на бетон за стартовой полосой, за костелом, за заводским корпусом, на свалке? Как мы плавали на пеностироле по канавам, а пеностирол тибрили с законсервированной стройки? Или как известку со стен отколупывали, потому что в детстве нам недоставало кальция для костей? Или как мы сидели на лестнице, словно грустные карлики, а выключатель был разломан, провода висят, а ты и говоришь: «Давай, кто дольше продержит провода в руке», – а потом тебя как шарахнет, помнишь? Ты, наверно, полчаса сидел на лестнице и дрожал, точно вымокший щенок. Господи, Опель, какие приключения бывали в нашем языческом детстве!

И все сразу открылось передо мной, как канал. Вплываю. Над кроватью весь иконостас ушедшего времени. Катушечные магнитофоны, гуманитарное соленое масло, которое выдавали в костеле, расслабуха, резиновые сапоги, голые бабы, несбывшийся американский сон в пустой пачке от «Мальборо», что валялась в урне у гостиницы… ладно, хватит воспоминаний. Ступай, Опель, используй сегодня свой кредит в баре, используй на всю катушку. Бася тебе кредита не выдаст.

Бася, склоненная над кредитным заключением, кроме него, ничего не видит. Она углубилась в него, как в проработку программы телевидения на грядущую предпраздничную неделю. Она перебирает бумаги, что-то вытаскивает, смотрит, подносит к глазам, отодвигает, откладывает, делает заметки, подсчитывает и наконец, вся такая нервно-возбужденная, говорит:

– Госька, сделай мне это.

Гоха берет заключение и истерическим голосом кричит:

– Да он что, спятил совсем? Я ему в жизни кредита не дала бы, нет, ты только глянь. Бася, посмотри сюда…

Бася смотрит и кивает.

– Смотри, одна печать и хмырь какой-то подписался под «председатель», и все смазано, неразборчиво, я вас умоляю. Бася, ты знаешь, что это за фирма? Фирма «домино», что получит – на вино.

– Так напиши, что кредит мы не выделяем, и отправь в Варшаву, – категорически говорит Бася в первый раз.

– Бася, но зачем отправлять? – удивляется Гоха. – Нам же все равно вернут его с отказом. Я во всяком случае под разрешением не подпишусь.

– Госька, делай что я сказала, – второй раз говорит Бася категорическим тоном. Я тоже не подпишусь, тут же сразу видно, что это за тип, но в Варшаву пошлем. Госька, тут речь идет вовсе не о том, получит он кредит или нет. Ты поняла?