Героиня мира - [32]

Походным маршем двигались солдаты — бодрый грубоватый народ, по сути уже знакомый мне. То в одну, то в другую сторону проносились галопом отряды кавалеристов на вороных конях, из-под копыт летели комья затвердевшей от мороза земли, и время от времени кто-нибудь свистел им вслед. В некоторых отношениях дисциплина стала менее жесткой.

На более удобных участках дороги основная масса солдат снова оказывалась далеко позади экипажа. Проезжавшие мимо моих окошек капитаны кавалерии иногда улыбались мне, но чаше всего не удостаивали меня взглядом.

В окошке стало темно. Неужели я проспала весь день? Нет, рядом с экипажем скакали кавалеристы; черные развевающиеся плащи, гладкие железные шлемы с золотыми ободками и колышущимися перьями — вот что заслонило от меня дневной свет.

Один из всадников, оказавшись у окошка, состроил мне гримасу. Погоны на плече указывали на ранг тритарка. Он потянулся и забарабанил обтянутым перчаткой кулаком по стеклу. Сквозь приотворенное окно до меня донеслись его слова:

— А ты что думаешь об этой козявке, с которой развлекается толстяк, об этой развратнице, которая осмеливается пялить на меня глаза?

Всадники расхохотались. Я вся съежилась. Но ему показалось этого мало. Он отпустил еще замечание насчет моей непривлекательности, которого я толком не поняла.

— Посудомойка какая-то. Этот старый дурак Гурц не заслужил ничего лучшего. У нее хотя бы грудь есть. Я думал, ему нравится, когда они еще в пеленках, — сказал другой офицер, повторяя слова, произнесенные женщиной в день праздника медведя.

— Она шлюха. Не могла оторвать от меня разгоревшихся глазенок. Посмотрите на нее. Крысячьи хвостики, кожа как воск. Урткин хер. — Я уже слышала это ругательство, но не знала, что оно значит. — Надо бы наказать ее за этакую наглость, — ответил тритарк.

Я попала в ад, и спасения мне не было. Однако он решил наконец, что с меня хватит. Пришпорив лошадей, они умчались прочь.

Страх не покидал меня всю оставшуюся часть дня. Но больше ничего не произошло. Кучер редко обращал на меня внимание и не взялся бы заступаться за меня перед всадниками, которые были старше него по званию. Собственно говоря, может, он и не слышал, что они говорили.

Когда приехал мой покровитель и мы сели обедать за складным столом, теперь уже в палатке, поскольку вечера больше не были приветливы, я задумалась: не поговорить ли с ним. Но я не представляла, с какой стороны за это взяться. Мне опять придется манипулировать законами взрослых, а ведь на самом деле их правила непонятны мне. Если я что-нибудь скажу Гурцу, он решит, что я флиртовала с тритарком или стремилась к этому. Мне припомнился поток его замечаний насчет моей особы, и я покрылась ледяным потом. Неужели я так уродлива? Я еще ни разу не задумывалась над этим вопросом, полагая, что с возрастом стану умной и красивой благодаря какому-нибудь волшебству, и это произойдет непременно. Моя мама была красива…

Гурц загрустил в тот вечер. Я не прислушивалась к его бормотанию. Когда он лег со мной в постель, потуги и агония, составлявшие часть его наслаждений, вызвали у меня чуть ли не раздражение… Да что с ним творится? С ума сошел наверное. Неужели все мужчины — Лой вроде бы намекала на что-то в этом роде — вот так по-дурацки себя ведут?

Он заснул. Я лежала без сна, кусая губы в тревоге перед завтрашним днем.

Прошло два дня, но тритарк, кавалер светловолосой дамы, не показывался, из чего я заключила, что он уже позабыл о своей прихоти.

Однако, заслышав приближение кавалеристов, я тут же изменила мнение на сей счет и догадалась опустить жалюзи. Когда всадники проскакали мимо, раскаленная докрасна петля, стянувшая мне горло, ослабла. Тут он и появился.

Тяжелый удар кулаком в дверь экипажа.

— Кто там сидит? — крикнул он. — Какой-нибудь подлый шпион?

Мне захотелось спрятаться под багажом.

И снова его голос, теперь уже елейный, заискивающий.

— Ах, неужели милая крошка не позволит мне взглянуть на нее? Неужели не видать мне несравненной ее красы?

Затем он, видимо оставаясь в седле, ударил в дверь ногой; лошадь заартачилась, экипаж затрясся, а он, ругаясь, натянул поводья.

Меня чуть не стошнило от ужаса. Но он поскакал вперед. Я услышала стук копыт и понадеялась было на удачу, но тут зазвучал голос кучера, окрик тритарка, повозка стала двигаться медленнее, потом остановилась. Это он заставил нас встать.

Стук сапог, ступающих по холодной затвердевшей земле. Его твердая холодная рука легла на дверь. Он рывком распахнул ее.

— Ха! — сказал он. — Да что же это такое? — За спиной его, насупясь, стоял беспомощный кучер. — Весь этот вонючий багаж: книжки, подушки, медные подносы. Очень похоже на Гурца, этого брюхана с задницей вместо головы. И погляди-ка, он прихватил еще и белую свинью, тряпичную куклу, а у нее все потроха наружу. — Он подался вперед и положил руку мне на левую грудь. Его грубое прикосновение совсем не напоминало Гурца. Оно оказалось под стать его словам.

Обезумев от панического страха, я сжала кулак и стукнула его по лицу. Он отпрянул назад и ударился об дверную раму.

Кучер отошел в сторону. Он курил трубку, стоя под деревом. Мимо проезжали фургоны. Никто не обращал на нас внимания.