Героиня мира - [23]

Гурц обеспокоенно посмотрел на меня:

— Я должен пойти во дворец. Ты будешь умной девочкой? Можешь погулять, только не уходи с расчищенных нами дорожек. Если кто заговорит, сошлись на меня. Видишь хорошенькую беседку? Там я встречу тебя.

Офицер нетерпеливо ждал, стоя у него за спиной. Гурц обернулся и сказал по-крониански что-то резкое и смешное. Борода прикрыла заливший его лицо румянец. Они прошли во дворец через дверь в стене.

О, какое счастье, какое блаженство. Этот рай, и я одна в нем.

Девственная Вульмартис была мне другом. Это она неожиданно оказала мне благодеяние.

Какая сладость, словно пьянящая игра еще не знакомых мне в то время вин, разлилась и забила ключом у меня в жилах. Я ожила.

Я стала спускаться по ступеням, сначала шагом, затем словно танцуя.

Над одичавшими лужайками тучами взлетали в воздух бабочки, с низко свесившийся душистой ветки на меня просыпался дождь из лепестков.

Сердце мое, казалось, стало больше; оно вот-вот проломит мне ребра и задушит меня, но это не имело значения.

Как странно: будто сама печаль оказалась моей тюрьмой, и понадобилось лишь отворить в ней дверь, чтобы я вновь вырвалась на свободу в подлинный, истинный мир.

Крохотная армия шествовала среди травинок, ее изысканные знамена — цветы — покачивались при каждом дуновении ветерка. Но в тот день ветерок поднимался редко, и армия эльфов провела в бездействии немалое время.

Я прошла мимо беседки, превратившейся в изящную руину, спустилась ниже и обнаружила мраморную нимфу; из ее левой груди когда-то бил струей фонтан, а теперь нет. Я пошла дальше, хотя лишь смутно различала дорожку, и затерялась в чаще, где деревья сплелись воедино, образуя коридор, обшитый кипучей зеленью. На лозах дикого винограда, опорой которым служили стволы деревьев, висели кисти плодов, похожих на белесоватую иссиня-зеленую яшму; мне они показались кислыми, но пчелы так и роились вокруг них.

Коридор тянулся дальше, и время от времени сквозь поросль проступали перекосившиеся плиты былой дорожки. Эта волшебная галерея могла привести к чему угодно, к любым чудесам. Я отыскала в ней окошко и, выглянув, увидела раскинувшиеся по холмам сады, спускавшиеся к похожему на галлюцинацию, окутанному дымкой городу. Проход же казался нескончаемым.

Когда сквозь деревья пробился грубый звук ударов, я испугалась, но птицы после минутного сомнения вновь завели свои разговоры. Это был стук топора, молотившего по живому дереву. Мне и прежде доводилось слышать, как работают лесорубы, во время осады такое случалось часто. Теперь этот звук показался мне неуместным, но это вовсе не значило, что в нем кроется угроза. Послышался еще удар, потом еще и еще, звуки обрели упорядоченность.

Я сделала шаг, и в траве метнулась жаба оливкового цвета.

Я впала в нерешительность, будто столкнулась с предзнаменованием. Неужели чудесный коридор ведет всего лишь к кронианским солдатам, которые валят деревья?

Изматывающее буханье свирепого топора все не стихало. Через минуту я перестала понимать, откуда оно доносится. Вполне возможно, сзади, с начала дороги, по которой я шла.

Я стала осторожно продвигаться вперед. Неровная дорожка слегка повернула, и в заполненном тенями своде внезапно возник проем. Еще одно окошко в коридоре, а может быть и дверь.

Через некоторое время я подошла к этому пролому в зеленом свечении солнца. Брешь сторожил дуб, чьи длинные мощные корни глубоко ушли во влажную тень и изумрудные мхи. Я ухватилась за мускулистый ствол, изогнулась и поглядела в пропасть, на прогалину.

Внизу в тридцати футах от меня трудился топор. Беспомощная умирающая вишня не могла убежать от него; она содрогалась при каждом ударе. Дрова для кухни, а по осени и для каминов генерала и штабных офицеров? Вишневое дерево приятно пахнет, когда горит.

Двое сазо не то присели, не то оперлись на обрубок предыдущей жертвы. Один из них курил трубку. У его ног в выжидательной позе лежали два черных пса. Человек, рубивший дерево, был в одной рубашке и бриджах. Напротив него, среди глубоководного полумрака прогалины стояли еще трое людей в такой же одежде. Вот что стало их формой: грязные рваные рубашки, вылинявшие бриджи. А ведь раньше это была форма армии, в которой служил мой отец. От знаков различия ничего не осталось, разве только следы четырех раздельных полос вдоль штанины. Их бриджи совершенно потеряли всякий цвет, зато рубашки сменили нетронутую белизну на многообразие оттенков и разводов. Сапоги у них порвались, но лишь один ходил босиком. В руках они держали кто топоры, а кто ножи. Они готовились разрубить на куски сокрушенное дерево, как только оно упадет. Кронианцам, которых не сокрушил никто — напротив, они заполонили город и землю, — не было нужды опасаться, что кто-то порубит их.

Третий из стоявших в ожидании пленников пошевелился, переминаясь с ноги на ногу. Он то ли вздохнул, то ли зевнул и на мгновение приподнял голову. Коричневая птица, насвистывая, сидела на ветке. Казалось, он разглядывает ее. Этот человек был Фенсер.

С тех пор, как я видела его в последний раз, внешность его почти не изменилась. Окруженные синевой глаза ввалились — получилась маска. Но он похудел. Волосы у него отросли, свалялись и чуть ли не почернели, а лицо покрылось щетиной, как у человека, начавшего отпускать бороду несколько дней назад. Очевидно, ему в какой-то момент удалось побриться. У его сотоварищей бороды уже отросли, как у их тюремщиков.