Герои Шипки - [72]

— Кто стрелял? — глухо бросил Гурко. — Виновника ко мне!

Но уже поднялась вся правая колонна, и долгое, то усиливающееся, то затихающее «ура!» донеслось от главного редута.

Ординарец привел бледного подпоручика Типольта. Гурко, потемнев глазами, накинулся на него:

— Извольте объяснить ваши действия, подпоручик!

— Нервы… Нервы, ваше превосходительство… — лепетал тот.

— Ах, нервы? — переспросил генерал. — Под суд! — и отвернулся, поднеся бинокль к глазам.

Выстрелы батарей и новое «ура!» возвестили об атаке остальных колонн. Однако поднявшийся турецкий огонь с прежней силой косил солдат: в лощину поползли раненые. Все неприятельские ложементы вокруг главного редута были заняты, а вершина трещала сотнями выстрелов, словно там находилась адская машина. Перешагнуть узкий и глубокий ров, высокий вал, за которым скучились осажденные, было невозможно.

Уже совсем стемнело. Перестрелка то стихала, то усиливалась снова. Большая красная луна выплыла на горизонте, когда Гурко устало опустился на землю. Вокруг него прилегли генералы Нагловский и Бреверн, штабные офицеры. На турецком редуте горел большой пожар: пылали подожженные нашей артиллерией палатки и шалаши. Треск ружейной пальбы не умолкал ни на минуту. Все сошлись в мнении, что несвоевременность залпов привела к неуспеху. Десять часов кряду продолжался бой. Под Телишем егерский полк целый день геройски сдерживал турецкие войска, но они могли прорваться и подойти ночью. Наконец и Осман-паша мог сделать вылазку из Плевны.

Так или иначе, приходилось принимать быстрое решение. При свете фонарика Гурко и Нагловский составляли новую диспозицию. На курганчике все приготовились к тяжелой бессонной ночи.

Еще начальник штаба не закончил писать, как подскакавший всадник осадил перед Гурко коня. Это был его ординарец ротмистр Скалой.

— Редут в наших руках! — доложил он взволнованным голосом.

— Что такое? Как в наших руках? — изумился, поднимаясь с земли, Гурко.

— Сию минуту войска ворвались и заняли редут… Турки сдались…

— Ура! — вырвалось у генерала.

— Ура! — подхватили все на курганчике.

— Красухин, коня! — приказал Гурко. — А что же значат ружейные выстрелы на редуте, ротмистр?

— Это лопаются в огне турецкие патроны… Они лежат повсюду и кучами и в ящиках, — ответил Скалов.

Генерал дал своему коню шпоры и помчался к редуту. Свита во весь опор неслась за ним, перескакивая через ровики, через кучи мертвых тел.

Редут был озарен красным широким заревом, на фоне которого четко рисовались силуэты русских солдат. Собравшись группами, они подхватили «ура!» мчавшегося к ним генерала. Вверх полетели шапки, иные солдаты надевали шапки на штыки. Громовое, опьяняющее «ура!» стояло в воздухе. Солдаты кинулись навстречу Гурко — словно живое море окружило генерала и его свиту.

— Молодцы, дети! Молодцы! — глухим суровым голосом повторял он, скрывая, что взволнован.

Яркое зарево пожара, в котором, как при сильной перестрелке, трещали лопавшиеся патроны, освещало происходящее. Пленные, положившие оружие на редуте, были уже выведены и стояли кучей. Их оказалось 2289: остальные полегли на месте во время сражения. К Гурко подвели турецкого генерала Ахмеда-Февзи-пашу, лицо которого было мрачным. Он низко поклонился и стал, опустив голову. Гурко протянул ему руку и по-французски сказал:

— Уважаю в вас храброго противника!..

Затем он обернулся к солдатам:

— Дети! В сегодняшней победе главная заслуга ваша! Вы были сами себе командирами!

8

В самом деле, оказавшись вблизи неприступного большого редута почти без офицеров и без всякой связи со штабом, солдаты сами открыли для себя совершенно новые формы боя.

Идти в атаку колоннами или цепью было безумием. Но поодиночке выскочить пулей из укрытия и перебежать поближе к турецкому редуту — на это находилось немало охотников.

Наконец, и унтер-офицер Бобин, когда, как ему показалось, огонь несколько ослабел, дернул за рукав Козлова:

— Бежим к шоссе!

— Что ты, дяденька Антон Матвеич! — в ужасе отвечал Козлов, втягивая голову в плечи. — Ведь убьют!

— Со мной не убьют, — уверенно сказал Бобин и тут же строго прикрикнул: — Да ты что, разгильдяй, не подчиняешься! Беги, а не то почешу прикладом!

Он выдернул Козлова из окопа, и тот, не помня себя, промчался несколько десятков шагов, ничего не видя, ничего не соображая, пока Бобин не скомандовал:

— Ложись за бровку!

Тут, у шоссе, в канавках, скопилось уже немало народу. Лежать приходилось воистину между жизнью и смертью: стоило поднять голову или даже высунуть руку, как турки направляли сюда залпы огня. Нашлось несколько молодцов, которые и в этом положении решили покуражиться над грозным неприятелем. Заметив, что турки сторожат малейшее движение русских, они надевали на штыки шапки и с криком «ура!» высовывали их из канавок. Шквал огня проносился над ними, а солдаты отвечали взрывом дружного хохота, прибавляя:

— Вот надули турка-то! Дурак, братцы, турок!

— Хватит вам, сорванцы, изгаляться! — бранил их строгий Бобин.

Но «сорванцы» не обращали на него внимания. Не было уже «своих» и «чужих», начальствующих и подчиненных; уже вовсе перемешались солдаты Гренадерского, Московского, Измайловского и иных гвардейских полков.