Герои Шипки - [107]

Наступила минутная неловкость. Царская свита не знала, как себя вести по отношению к художнику. Выручил князь Суворов, схвативший Верещагина за руку и потащивший в толпу:

— Земляк, земляк! Ведь я Суворов! Ваш, новгородский…

Тогда и другие — румынский князь, генералы начали жать ему руку и справляться о здоровье.

Верещагин услышал, как Суворов стал говорить царю о Сергее Верещагине:

— Он тоже художник, ваше величество. Состоит волонтером-ординарцем при молодом Скобелеве. У него пять ран, под ним убито восемь лошадей! Наградите его, ваше величество!

— Пусть представят к солдатскому Георгиевскому кресту, — сказал царь.

Обстрел Плевны продолжался. Плевна, Плевна! Слава русского солдата и позор командования русской армии! И это после успехов, после переправы через Дунай, взятия Никополя и набега Гурко за Балканы… Ведь брал же Плевну русский отряд. Легко взяли, легко отдали город, а турки стали укреплять его, возводить редут за редутом, и вот теперь уже позади два неудачных штурма, громадные потери. Через несколько дней, 30 августа, будет третий штурм, приуроченный ко дню тезоименитства Александра II. И останется в народе песня об этом дне:

Именинный пирог из начинки людской

Брат подносит державному брату…

Это по поводу Плевны Верещагин сделал запись: «Как мало, как поверхностно мы изучаем историю, и как зато мало, как поверхностно она учит нас!»

Страшная была паника после того, как турки отбили второй штурм. До самой переправы через Дунай бежали некоторые. Потоком бегущих было увлечено и начальство. И лишь Скобелев, по примеру Суворова, встречая толпы озверевших от страха беглецов, кричал им:

— Так, братцы, так, хорошо! Заманивайте их! Ну, теперь довольно! Стой! С богом вперед!

Теперь Плевна обложена с трех сторон русскими и румынскими войсками. На блокаду не хватает сил. Верещагин спросил одного из штабных генералов:

— Неужели опять будут штурмовать?

И получил ответ:

— Что смотреть на этот глиняный горшок — надобно разбивать его!

«Старая история, — подумал художник, — шапками закидаем».

Он думал о братьях, состоявших по его рекомендации ординарцами при Михаиле Дмитриевиче Скобелеве. Александр эгоистичен и трусоват, служил в драгунах и не ужился, стал управлять доставшимся ему большим имением и доуправлялся до продажи его. Зато Сергей не срамит имя Верещагиных… Художник решил съездить на левый фланг, чтобы повидать братьев и Скобелева. По дороге заглянул на одну из батарей. Экипаж привлек внимание турок, решивших, что приехало какое-то начальство. Начался обстрел…

Недовольный этим, командир батареи стал стращать художника:

— Вот тут, где вы сидите, вчера двоих убило, а троих ранило…

Но Верещагин спокойно зарисовывал расстилавшуюся перед ним местность, редут, окутанный дымом…

— Ну и обстрелянный же вы, — с уважением сказал командир батареи.

Не добравшись до левого фланга засветло, художник поворотил назад. Накануне штурма к нему приехал «на минутку» Александр Верещагин. Художник, живший в одной хате с полковником Струковым, с ним и с братом отправился обедать к главнокомандующему.

— Верещагины, — сказал за обедом великий князь, — государь приказал послать от своего имени вашему штатскому брату Георгиевский крест.

После обеда, вернувшись к себе, художник сказал Струкову:

— Да ведь грязь-то какая — по колени! Неужели по такой грязи можно идти на штурм?

— Так и пойдут, — ответил тот.

— Да с чем же, с какими силами?

— Пятьдесят пять тысяч наших и тридцать тысяч румын, так решил его высочество. Приказ отдан, отмены не будет.

— Знаешь что? — сказал брату Александр Верещагин. — Мне что-то не хочется быть завтра в деле, у меня есть предчувствие, что меня убьют.

— Вздор, не убьют, не беспокойся, — насмешливо сказал художник. — Много, если ранят, так это ничего, вылечим. И не забудь же, передай брату о награждении. Да смотри будь молодцом. Прощай!

Верещагин больше беспокоился о судьбе Сергея, зная безоглядность его.

8. Под Плевной

Если бы не рана, разве проторчал бы он весь этот день на холме в мучительном неведении, наблюдая издали проклятое сражение?

Во время завтрака Верещагин сидел рядом с великим князем Николаем Николаевичем, который суетливо теребил свои жидкие бакенбарды, а потом, зажав голову ладонями, стал нервно повторять:

— Как наши пойдут, как пойдут сегодня!..

Полководец он был никакой. Штурм назначили на три часа дня, а диспозицию еще не разослали. Моросил дождь. Глинистая почва так облепляла сапоги, что ходить было трудно, не то что бежать в атаку. Генералы помалкивали. Что скажешь, если государю обещано взятие Плевны в день его именин!

На холме собрались царь со свитой, главнокомандующий. Верещагин познакомился с князем Баттенбергом, красивым молодым человеком, будущим государем Болгарии. К художнику подошел граф Муравьев, министр иностранных дел, тоже будущий…

— Позвольте мне как русскому осведомиться о вашем дорогом для всех нас здоровье?

О здоровье же спрашивал и доктор Боткин. Он увел Верещагина в кусты, чтобы осмотреть рану.

— Однако разворотило-таки вам! — сказал он. — Как вы думаете, возьмем Плевну?

— Сомнительно…

— Позор! — понизив голос, продолжал Боткин. — Ничему не научились… Терпеть поражения с такими солдатами! Остается надеяться на русского человека, на его мощь, на его звезду в будущем. Может быть, он сумеет выбраться из беды, несмотря на этих стратегов и интендантов. Стоит поближе приглядеться к русскому солдату, к его уму, находчивости и одновременно покорности, и начинаешь со злобой относиться к тем, кто не умеет руководить им…