Герои пустынных горизонтов - [13]

— Превосходно! Будем разговаривать! — Гордон потер ногу об ногу и снова испустил вздох наслаждения.

Генерал почувствовал, что дал себя поторопить. Все его опасения оправдывались и даже с избытком: Гордон оказался куда более трудным орешком, чем он думал.

— Так вот что: я должен просить вас положить конец восстанию племен, — сказал генерал. — Видите ли, Гордон, тут дело серьезное.

— Да! — Гордон минуту помолчал, как бы размышляя. — Дело, безусловно, серьезное. Вы просите, чтобы я положил этому конец? Положил конец восстанию племен?

— Совершенно верно.

Казалось, будто Гордон засмеялся, но ни одного звука не слетело с его обветренных губ. Он снова пошевелил ногами в воде. — Что ж, это очень лестно для меня, — сказал он, — но это глупо. Неужели вы воображаете, что в моей власти прекратить восстание?

— Да, я так думаю, — ответил генерал все с той же подчеркнутой вежливостью.

— А почему вы так думаете?

— Потому что вы — одна из главных фигур этого восстания, один из его зачинщиков. Вот хотя бы сейчас — зачем вы приехали в Джаммар? Чтобы вовлечь в движение два племени, населяющие окраинный район пустыни. Вы хотите использовать их для захвата последнего бахразского аэродрома. Все это мне доподлинно известно.

— Что же тут удивительного? Я не делаю тайны из того, что служу восстанию кочевых племен. Бахраз тем более не делает из этого тайны. Если не ошибаюсь, за мою голову назначена награда в две тысячи бахразских фунтов?

— Этот вопрос меня не касается. Я прибыл сюда для того, чтобы заявить вам самым решительным образом: восстание должно прекратиться. Вы не должны посягать на окраинные районы, и в частности на аэродром. Я обращаюсь к вам и к вашему другу мистеру Смиту, так как считаю, что вы можете положить этому конец.

Гордон настолько позабыл о существовании Смита, что, услышав его имя, стал оглядываться по сторонам — где же он? Смит сидел в глубоком плетеном кресле, положив ногу на ногу, удобно откинувшись на спинку; он был погружен в мечтательное раздумье, от которого не сразу очнулся.

— Что вы на это скажете, Смит? — спросил Гордон. — Можем мы прекратить восстание?

Смит взглянул в знакомое узкое лицо, услышал знакомую, чуть напряженную интонацию и решил, что от него требуется сохранять полнейшее спокойствие — в словах, в позе и в тоне. Но получился маленький просчет.

— Едва ли, — сказал он и добродушно улыбнулся обоим.

Гордон снова перевел глаза на генерала. — Смит ошибается. Я могу прекратить восстание в одну минуту, если вы желаете, чтобы оно было прекращено. И я это сделаю генерал.

Генерал учуял подвох, но поддался непосредственному чувству и в свою очередь допустил просчет. — Вот и прекрасно! — энергично одобрил он.

— Но и вы тоже кое-что должны сделать, — продолжал Гордон, направив на генерала указательный палец и сосредоточенно сдвинув брови.

— Разумеется, все, что в моих силах. Что именно вы предлагаете?

— Восстание племен будет прекращено, — сказал Гордон, — если вы добьетесь, чтобы бахразское правительство вывело из этого уголка Джаммарской пустыни свои наличные силы вплоть до последнего солдата, жандарма и полицейского. Так сказать, полная и безоговорочная эвакуация.

— Но это нелепое требование, Гордон!

— А почему? Убедите правительство Бахраза уйти из Джаммарской пустыни и с аэродрома — и восстание окончится. Проще простого, генерал!

Генерал понял, что попался, но не рискнул откровенно возмутиться иронией Гордона, не рискнул отпарировать ее достойным образом. Генералу теперь оставалось только одно: спокойно и неуклонно гнуть свою линию.

— Вы сами понимаете, Гордон, что это невозможно. Хотя бы потому, что Джаммарский аэродром — последний оплот бахразских властей в пустыне. Я прибыл сюда не для того, чтобы помочь вам отнять его. И не для того, чтобы помочь вам расколоть надвое государство Бахраз. Племена — часть государства и должны оставаться в его составе. У них нет законного права обособляться, а кроме того, это не имеет для них никакого смысла. Автономия пустыни невозможна и неосуществима, Гордон. Говорю вам это как человек, хорошо знающий бедуинов.

— А я как человек, хорошо знающий бедуинов, могу сказать вам, генерал, что до тех пор, пока пустыня не получит автономии, восстание будет продолжаться.

— Я не собираюсь с вами спорить…

— Вы не можете со мной спорить.

— Так, значит, вы отказываетесь прекратить восстание? — тоном обвинителя спросил генерал.

— Как я могу его прекратить? — Гордон встал в тазу и заложил большие пальцы рук за пояс, заменявший ему портупею. Пояс был из мягкой, расшитой золотом ткани, и револьвер в брезентовой кобуре выглядел на нем довольно безобразно. Но вместе с тем угловатая глыба вороненой стали как-то скрадывала непропорциональность тонкой и гибкой, словно хлыст, фигуры, служа противовесом большой, непокорной, лобастой голове. — Как я могу его прекратить? — повторил он, едва не пританцовывая в воде от ощущения подтянутости и собранности всего своего существа. — Неужели вы думаете, что вековая история целого народа, его свободная воля, сама пустыня, наконец сошлись на кончике моего языка и что стоит мне шевельнуть им — и все прекратится? Неужели вы думаете, что это вообще можно прекратить словами? Что восстание — это военная операция под командой маленького генерала, который пишет приказы, составляет донесения и рисует на карте дурацкие загогулины, заменяющие ему реальное представление о ходе войны? А если бы даже это было так и я был бы тем маленьким дурачком, который всем заправляет, — неужели вы думаете, что я прекратил бы восстание по своей воле?