Герои поневоле - [9]

– Нет, – после паузы ответил Шаман, – под столом, на тумбочке.

– А-а, – Седой быстро смерил расстояние. – Тогда бойца, пожалуй, завалить получится. Но я тоже еще не все мастерство пропил. Ты лучше приди в себя и проанализируй последствия. Не я затеял операцию, не мне ее и отменять. И ты не сможешь. А наши твоих за меня отработают. И здесь, и там. Стоит того Молодой?

– При чем тут Молодой, – Шаман, выдохнув, откинулся в кресле и снова потянулся за сигаретой.

– Это, конечно, да, – покивал собеседник. – Но тут уж ничего не поделаешь. Мне он нужен. Придется тебе переступить через мораль. Единственное утешение у тебя – он уже не в вашем клане.

– Клан – не клан… – Шаман наконец перестал разминать сигарету и прикурил. – Я бы тебе последнего бомжа со Свалки не сдал.

– Мы можем оставить в тайне наш разговор, – сочувственно предложил Седой, жестом попросив сигарету.

– Нет, мужик, – твердо ответил Шаман, протягивая пачку. – Мои узнают и про наш разговор, и про мой прогиб. От меня.

– Да, верно, – покивал полковник, закуривая. – Нечего с нами секретничать. Себе дороже.

Шаман поднял трубку полевого телефона, стоящего на столе. Поморщился, когда шуршание мембраны больно отозвалось в ухе, потряс.

– Ковбой! – прокричал Шаман в трубку. – Зайди.

Шаман снова откинулся в кресле, поглядывая на гостей. Полковник с вежливым интересом рассматривал комнату, его охранник снова сидел расслабленно, но все-таки было заметно, что он наблюдает и за Шаманом, и за единственной входной дверью, и за заколоченным жестью окном. Лампочка над столом перестала качаться, свет сверху лился ровный, по-домашнему теплый – он странно выглядел в сочетании с синими крашеными стенами, покрытыми разводами плесени, и облезлыми жестяными шкафами, что раньше использовались в заводских раздевалках. Наконец раздался стук в дверь, в комнату зашел сталкер в широкой ковбойской шляпе.

– Звал?

– Отведи вот этих вот к себе и отдай IMEI сталкера Молодого. Помнишь такого?

– Как не помнить, – кивнул Ковбой.

– Ну вот.

– А у тебя с этими все нормально? – Ковбой полностью игнорировал гостей. – Не западло им номера сталкеров давать?

– Расскажу потом. Сделай, ладно?

– Как скажешь, Шаман.

– Сходи, боец, – обратился полковник к телохранителю. – Я тут подожду.

Терминатор встал, оправил комбез и замер перед Ковбоем. Тот в последний раз вопросительно поглядел на Шамана и, дождавшись кивка, вышел в дверь. Солдат проследовал за ним.

– Не стыдно тебе, товарищ полковник? – поинтересовался Шаман, не глядя на собеседника.

– За что? – искренне удивился тот.

– За эти паскудные дела?

– А где ты видишь паскудные дела, капитан?

– Грозить убийством семьи.

– Обещать – не значит жениться, – пожал плечами Седой.

– То есть, ты бы не стал? – Шаман резко повернулся к нему.

– Видишь ли, солдат, если бы ты не испугался угрозы – действительно не испугался бы – делать это бессмысленно. Зачем мне брать грех на душу? А если испугался – как, собственно, и получилось, – ты сделаешь то, что мне надо. И опять выходит, что трогать твоих незачем. Я не изверг. Я ищу Молодого, и не получаю удовольствия от убийства детей. Что бы ты там про меня не думал.

– Это называется «взять на понт», – процедил Шаман.

– И снова ошибаешься.

– Ну поясни.

– Вижу, ты все никак не составишь обо мне мнение. Пойми, если бы для дела, для того, чтобы получить результат, нужно было убить твою семью – я бы это сделал. Не понадобилось, но я был готов. И ты это хорошо почувствовал. Так что на понт я тебя не брал, в определенном смысле.

– И это не паскудство? Убивать ребенка за дела отца? Так даже на войне не делают.

– Да, капитан. Один из твоих подчиненных этого не сделал. И другой твой подчиненный из-за этого умер. И бойцы, которых ты вез, тоже погибли.

– Ты о чем?

– Да о Ботлихе, где твою «вертушку» подбили. Ты ведь знаешь, почему сержант Кузьмин стрелка не снял, да? Потому что это был ребенок.

– Он не смог. И я бы не смог.

– И из-за этого погибло шестнадцать человек. Один участник той войны сказал: «Если бы Россия не делила их на хороших и плохих, взрослых и детей, войну можно было закончить за две недели». У меня есть цель. Очень важная. И я готов ради ее достижения на определенные логичные поступки. Это не жестокость – это целесообразность. Поэтому я выиграю. И у той войны была цель, но логику победил «гуманизм». И это значит, что опять придется воевать, вот увидишь.

– А ты убивал детей?

– Знаешь, после того, как вас с Кузьминым подбили, мы выжгли высоту. И там, помимо вашего тринадцатилетнего стрелка, оказалось еще несколько, помладше. Как думаешь, у них в аулах нашлись бы еще детишки, готовые валить нас при удобном случае?

– По-твоему, нужно было выжечь все? Детей не убивают, потому что они – и это прежде всего – не виноваты. Их так воспитали. Обозначили нас как врагов. Но они тоже люди, и обладают многими чертами характера, которые мы бы хотели видеть у наших.

– Не путай черты характера и инстинкты. Волк нападает на жертву не потому, что он сильный и смелый. Волки, кстати, трусливые животные. Он нападает потому, что по-другому жить не умеет. Потому что – инстинкты. Его можно приручить и держать за собачку. До тех пор, пока ему не представится возможность напасть – в тот момент, когда ты ослабишь поводок. Он это сделает, даже если сыт. И в стаи они сбиваются не от любви друг к другу – так проще выжить. Их поведение предопределено инстинктами.