Герои Краснодона - [10]

Последний раз я видела своего Олега 11 января — измученного, больного, обмороженного. Домой он притти не мог — там ждали его немецкие жандармы. Он пошел к соседке. Мне сказали об этом, и я побежала к Олегу. Надо было его куда-то прятать. Я решила отправить сына в соседнее село. Нарядила его девочкой и пошла с ним. Больно мне было смотреть на Олега. Чуяло материнское сердце: быть беде. Не выдержала, расплакалась:

— Увижу ли тебя, сынок?

А он утешает:

— Не плачь, мама. Жив останусь. Себя береги. А меня немцы не поймают. Скоро наши придут, недалеко уже… Заживем, мама, да еще как!

И верно, скоро пришли наши. Только сынку моему не довелось дожить до светлого дня. Не уберегся мой мальчик. Убили изверги моего Олега…

…Что только сделали с ним немецкие палачи! Когда раскопали яму, я сразу узнала его. На нем осталась одна только рубашка, та самая, которую я надевала на него своими, руками. На щеке рана, один глаз выколот, голова разбита. А виски белые-белые, как мелом посыпаны. Какие же муки принял он в смертный свой час! Чем расплатятся немецкие убийцы за седины моего Олега?..

При жизни он часто любил говорить:

— Чем жить на коленях, лучше умереть стоя.

И слову своему он не изменил; на колени перед немцем ни разу не становился, умер стоя.

Люди, которые вместе с ним сидели в тюрьме, рассказывают, что он не боялся ни пыток, ни самой смерти. Начальник полиции спросил его:

— Почему не покоряешься немцам? Зачем пошел в противонемецкую организацию?

— Затем, — ответил Олег, — что люблю свою родину и не хочу жить на коленях. Лучше смерть, чем немецкое рабство.

Смертным боем били его немцы за гордые эти слова, а он не сдавался, стоял на своем. В жандармерии, говорят, он старался быть веселым, все время пел, подбадривал ребят:

— Хоть и умрем, так знаем за что!

* * *

Ему было всего шестнадцать лет. Он мечтал стать инженером. Очень любил литературу, много читал, сочинял стихи. Увлекался шахматами, спортом. Очень хорошо танцовал, обожал музыку. Но любовь к книгам у Олега была особенной, безграничной. Библиотеку Вали Борц он перечитал всю, до единой книги. Он очень хотел научиться играть на рояле и даже в дни оккупации не давал покоя Вале Борц, требуя, чтобы она с ним занималась.

Рослый, широкоплечий, он выглядел старше своих лет. Его все находили красивым. У него были большие карие глаза, длинные ресницы, ровные широкие брови, высокий лоб, русые волосы. Олег никогда не болел. Он был на редкость здоровым мальчиком.

В школу Олег поступил семи лет. Учился очень хорошо, с большой охотой; по всем предметам у него были отличные оценки.

До 1940 года мы жили в Киевской области, а после смерти мужа переехали с Олегом в Краснодон, Ворошиловградской области, к моему брату. Здесь Олег приобрел много друзей, здесь же он вступил и в комсомол.

Закончить среднюю школу Олег не успел. Он перешел в десятый класс, когда началась война.

В июле 1942 года фронт приблизился к Краснодону. Олег и мой брат пытались уехать на восток, но сумели добраться только до Новочеркасска и там попали в окружение. Дороги были отрезаны. Пришлось им возвращаться обратно, в Краснодон. Здесь уже были немцы. Во-всю свирепствовал немецкий «новый порядок»: расстрелы, массовые аресты, порки.

Олег по возвращении сильно изменился: стал скрытным, часто уходил из дому или приводил к себе товарищей, и они по нескольку часов, запершись, сидели в комнате. Долго я не могла понять, в чем дело. Как-то раз, случайно вернувшись домой не в урочный час, застала у себя нескольких ребят. Они что-то писали и, увидев меня, торопливо спрятали бумагу. Я попросила сказать, чем они занимаются. Ребята отмалчивались. Я настаивала. Тогда Олег заявил:

— Мы пишем листовки.

А товарищей он успокоил:

— Не бойтесь, мама нас не выдаст.

Я заинтересовалась:

— Что же вы будете делать с листовками?

— Пойдем в театр и будем их там распространять.

Я попросила показать листовку. Олег немедленно протянул мне исписанный лист бумаги. Там было сказано, чтобы родители прятали своих сыновей и дочерей и не давали угонять их в Германию.

Что мне оставалось делать? Запретить? Этого я сделать не могла и не хотела. Да они бы и не послушались. Я только предупредила их, чтобы они были осторожнее.

Вскоре ребята ушли. А я весь вечер места себе не находила, всю ночь глаз не сомкнула — боялась и за сына, и за его товарищей. Ночевать Олег не пришел. А на другой день явился сияющий:

— Поздравь, мама. Все до одной листовки распространили, а две штуки даже вложили полицейским в карманы.

Так начинала свою работу подпольная краснодонская организация «Молодая гвардия».

Законы подполья требуют конспирации. Олег получил конспиративную кличку «Кашук». Серьезная, смертельная борьба переплеталась с юношеской романтикой. От своего милого Кашука я узнавала о дальнейших шагах организации и оказывала сыну посильную помощь. Совершенно незаметно для себя самой я втянулась в деятельность организации. Ребята не только перестали опасаться меня, но иногда даже давали отдельные поручения, главным образом сторожевого и разведывательного характера.

С первых чисел сентября мы каждый вечер слушали по радио у себя на квартире сводки Советского Информбюро. Ребята разузнали, что у одного местного жителя, инженера, сохранился радиоприемник. Олег отправился к инженеру и, не таясь, сказал, что хочет слушать Москву и просит дать ему приемник. Инженер отнесся к просьбе Олега сочувственно и передал ему приемник.