Геродот - [14]

Наконец, чрезвычайно важную роль сыграло значительное преимущество военной организации эллинов — как в сухопутных боевых действиях, где на полях сражений блистала греческая фаланга, так и на море, где греческие триеры оказались более быстроходными и маневренными, чем персидско-финикийские корабли, а греческая тактика — значительно более изощренной.

В результате Греко-персидских войн полисный тип цивилизационного развития, характерный для греческого мира, отстоял свое право на существование от внешних посягательств и одержал окончательную победу в Элладе и Эгеиде.

«Похищение Европы»

Наш рассказ о Греко-персидских войнах оказался достаточно подробным, и это не случайно. Если не представлять себе — хотя бы в общих чертах — их хода, то не удастся найти «пути» к Геродоту. Правда, сам будущий «Отец истории» не мог принимать участие в описанных выше событиях: он родился в десятилетие между Марафонской и Саламинской битвами. Но именно войны греков с персами он сделал главной темой своего труда, именно ради них взялся за перо.

Коль скоро речь идет об «эллинах и варварах», важно отметить, каким образом успешный исход военных действий повлиял на отношение греков к народам Востока. Победа над столь могучим противником послужила сильнейшим катализатором становления этнического и цивилизационного сознания в V веке до н. э. Если ранее греки просто осмысляли мир в рамках противопоставления «мы — они» (что не является чем-то беспрецедентным, а, напротив, характерно для традиционных обществ), то теперь они — во многом под влиянием внешнего толчка — в полной мере осознали уникальность собственного исторического пути, свою «непохожесть» на остальных. Этот феномен сознания начал оказывать обратное воздействие на реальное бытие: именно элементы уникальности и «непохожести» всячески культивировались и стимулировались.

Соответственно греки как никогда ранее стали противопоставлять себя всем остальным народам (особенно народам Востока), объединяемым понятием «варвары». Слово «варвар», прежде имевшее вполне нейтральную эмоциональную окраску, постепенно приобрело отчетливо негативный, уничижительный оттенок. Это было связано с тем, что Греко-персидские войны осмыслялись эллинами как смертельная — и победоносная — схватка греческого мира со всем восточным миром.

В этих условиях в массовом сознании закрепился масштабный миф о Греко-персидских войнах. Следует сказать, что в рамках любой эпохи и любой цивилизации крупный и трудный военный конфликт очень скоро приобретает «мифологическое измерение», становится мощным источником мифотворчества — отчасти спонтанного, отчасти же сознательного. Не стали, конечно, исключением и греки. В их последующих представлениях вооруженное столкновение с Ахеменидской державой получило чрезвычайно героизированный, а значит, одномерный облик: будто бы эллины сплоченно, сознательно и с полным пониманием последствий поднялись на борьбу против общего врага, а отступники и предатели понесли заслуженную кару.

В действительности картина была значительно сложнее. Никакого единства между греческими государствами по отношению к персидской угрозе в начале V века до н. э. не наблюдалось. Достаточно вспомнить, что в состав Эллинского союза вошли всего лишь три десятка полисов, а остальные либо были на стороне Ахеменидов, либо занимали выжидательную позицию. При этом как те города, которые решили выступить против захватчиков, так и те, которые не присоединились к их движению, руководствовались отнюдь не идеями общего плана об «эллинах» и «варварах», а конкретными соображениями.

Впоследствии эта реальная, но не слишком героическая картина всё более бледнела и отступала на задний план. Исторический миф о Греко-персидских войнах сыграл огромную роль во всей судьбе Эллады — стал ключевым для оформления греческой «национальной» идентичности. Рождение этого мифа, собственно, и знаменовало собой то самое «похищение Европы», в результате которого состоялась последующая европейская история в ее настоящем виде.

Геродот, наряду с афинскими драматургами (прежде всего Эсхилом), был в первую очередь причастен к созданию этого грандиозного здания. «Отец истории» разворачивает сюжет об эллинах и варварах в широкую, многогранную картину, которая, как видно уже из первых строк его фундаментального труда, становится, без преувеличения, его главным содержанием.

Безусловно, «варвары» у Геродота не выступают некой единой массой: это слишком уж грубо противоречило бы фактам. К тому же великий историк уделяет чрезвычайно пристальное внимание образу жизни, быту, обычаям чужеземных народов. И он просто не может не заметить, насколько все они отличаются — не только от греков, но и друг от друга. Единая «модель варварства» никак не вырисовывалась, если исходить только из доступных для изучения фактов: что могло быть общего между полудиким скифом и египтянином, в историческом багаже которого не одно тысячелетие высокой культуры?

Но все-таки концепция исторического процесса разрабатывается Геродотом с позиции априорно заданной картины тотального противостояния двух миров. Достаточно перечитать первые главы «Истории» (I. 1–5), где разбирается достаточно пикантный сюжет — о похищениях женщин эллинами и «варварами» друг у друга, что якобы послужило причиной конфликта между ними. Финикийцы похитили аргосскую царевну Ио — греки-критяне похитили из Финикии Европу (рационализированная версия мифа о пресловутом «похищении Европы»!), причем «только отплатили финикиянам за их проступок». Следующее похищение совершили опять же греки (аргонавт Ясон увез из Колхиды Медею). Наконец, троянский царевич Александр (Парис), «который слышал об этом похищении», умыкнул из Спарты Елену Прекрасную: «…он был твердо уверен, что не понесет наказания, так как эллины тогда ничем не поплатились». Но греки в ответ пошли на Трою войной, с чего уже по-настоящему и начался вековой конфликт Запада и Востока. Парадоксальным образом Геродот приписывает эту концепцию… персам, хотя излагает чисто греческие мифы.