Германия на заре фашизма - [46]

Гинденбургу не позволяли забыть об увольнении Зекта. Зная, как сильно оно расстроило президента, оппоненты Штреземана попытались использовать это против министра иностранных дел. Начали распространяться слухи, что увольнение Зекта есть работа Штреземана: генерал попал в ловушку, расставленную министром. Утверждали, что, убрав Зекта, Штреземан попытался наладить взаимоотношения с Францией. Причём делалось всё, чтобы эти россказни достигли ушей Гинденбурга: один из сыновей кайзера – принц Оскар Прусский – взял на себя миссию довести их до президента. Какими бы нелепыми они ни были, эти слухи тревожили Штреземана. Он никогда не пользовался безоговорочным доверием президента и опасался, что слухи подтвердят мнение маршала о том, что Штреземан не слишком хороший министр иностранных дел. Он тратил много времени и усилий на споры с распространителями подобных баек, вхожими к маршалу, потому что знал, что его дипломатические успехи не будут стоить ничего без президентской поддержки. Пока же эта поддержка была явно неохотной и недостаточной, чтобы в нужной мере укрепить его положение. В итоге, хотя дипломатические успехи Штреземана действительно были достойны всяческих похвал, республика погрязла в нескончаемых внутренних дрязгах, мешавших ей по-настоящему набрать силу.

Мало кто из наблюдателей в то время был в курсе этих трудностей, тем более что, несмотря на напряжённую обстановку и кризисы, республика всё-таки крепла, что считалось в основном заслугой Гинденбурга. Его принятие республики и клятва соблюдать конституцию превозносились как источники силы нового государства, а за массивной фигурой республиканского квазимонарха бывший император отодвинулся далеко на задний план.

В действительности вклад Гинденбурга в консолидацию республики был далеко не так велик. Этот процесс начался задолго до его избрания – его номинация на деле стала последней отчаянной попыткой предотвратить закрепление веймарской демократии. Помощь, которую он оказывал республике, заключалась в основном в его согласии, зачастую неохотном, с волей правительства, причём утверждать это – вовсе не значит пытаться минимизировать личные конфликты, сопутствующие этому процессу. Однако он очень редко оказывал поддержку правительству каким-нибудь положительным действием или заявлением. Так, к примеру, он не поддержал кабинет после ратификации пакта Локарно, когда пакт стал официальной политикой, а не партизанщиной. Предположим, это можно объяснить имеющимися у него сомнениями в значении пакта, но ведь он оставался столь же пассивным и в других вопросах, даже когда понимал действия правительства и не имел против них принципиальных возражений. Он поздравил Штреземана, который, вопреки всеобщим ожиданиям, обеспечил эвакуацию Дюссельдорфа и Дуйсбурга летом 1925 года. Но когда позже он принимал делегатов от Рейнской области, которые выразили недовольство неспособностью Штреземана сделать больше для их родины, он вяло заметил, что не стоит спешить с выводами, лучше дать ему ещё немного времени.

Подобная неопределённость также помогла возникновению некоторых из непрерывной череды антиреспубликанских кризисов, постоянно терзавших республику. Ввиду намеренной отстранённости маршала, люди, хорошо знавшие его, обычно не принимали в расчёт его хвалёную преданность конституции. Генрих Класс и его коллеги-заговорщики, возможно, и не были уверены в желании Гинденбурга оказать им помощь в свержении республики, но их планы явно базировались на предположении, что – не важно, из симпатии или из пассивности, – он не выступит против. Декрет о флаге Лютера основывался на том же. Учитывая всё это, служба маршала республике уже не кажется столь существенной.

Тем не менее сохранялось впечатление, что республика с Гинденбургом в роли капитана твёрдо встала на ноги. Учитывая этот неоспоримый факт, всё большее число консервативных элементов отказывалось от надежды реставрировать монархию в ближайшем будущем. Росло убеждение, что искать убежище в жёстком обструкционизме себе дороже. Часть аграрного крыла немецких националистов пригрозила отколоться от партии, когда лидеры отклонили законодательное урегулирование вопроса о королевской собственности. Эта же группа была готова согласиться с ведением иностранных дел Штреземаном. Продолжающаяся оппозиция представлялась им бессмысленной, потому что лишала их влияния на правительственную политику и отгораживала от власти. Но всё же главным образом практические соображения – высокие тарифы и рост кредитов – привели к изменению их отношения, а вовсе не присутствие Гинденбурга в президентском кресле, хотя его присутствие делало подобные перемены в их позиции более благовидными.

В промышленных кругах тоже появилась тенденция установить modus vivendi с республикой. Это желание было открыто высказано известным рейнским промышленником Паулем Сильвербергом на ежегодной встрече Немецкого промышленного союза, объединявшего ведущих предпринимателей страны. Сильверберг признал, что бизнес пришёл к приятию нового государства и его конституции, и выразил уверенность, что стабильное правительство невозможно без активного участия промышленников. Не все промышленники разделяли точку зрения Сильверберга, но его речь была заранее одобрена советом директоров союза и стала большим, чем выражение частного мнения. Аналогичные мысли нашли своё отражение в выступлениях Карла Дуйсберга – президента союза.