Германия на заре фашизма - [165]

Был вызван Отт для того, чтобы доложить министрам, какие меры будут приняты. Но, комментируя результаты военной игры, Отт указал, что с саботажем и пассивным сопротивлением невозможно справиться силой оружия. По его мнению, в случае всеобщей забастовки ни технический чрезвычайный корпус, ни полиция не смогут обеспечить такие жизненно важные функции, как, например, снабжение продовольствием. Да и нечего будет противопоставить возможному мнению людей, что полиция и армия мобилизованы не поддерживать мир и порядок, а защищать интересы весьма немногочисленного высшего класса от всей нации.

Никто не подверг сомнению пессимистичные выводы Отта, возможно, потому, что Шлейхер разъяснил: военная игра предполагает наихудшую совокупность неблагоприятных факторов; совершенно не обязательно, что все они будут иметь место в действительности. Сообщение Отта не вызвало возражений, скорее всего, ещё и потому, что большинство членов кабинета в любом случае не собирались следовать за Папеном.

Прекратив дискуссию, Папен закрыл заседание и поспешил к президенту. Даже когда его покинули преданные сторонники, а рейхсвер явно не желал его поддержать, канцлер не был готов сдаться. Трудно сказать, по какой причине – из-за природного упрямства или из-за преданности президенту, – но Папен не предложил вернуть свой мандат. Он спросил, хочет ли ещё президент, чтобы он продолжал работать. Если да, то придётся назначить другого министра рейхсвера (очевидно, Папен имел в виду кандидатуру генерала фон Штюльпнагеля, которую раньше предлагала Немецкая национальная партия). Канцлер объяснил, что не разделяет страхи Шлейхера, считающего, что чрезвычайное положение повлечёт за собой всеобщую забастовку и гражданскую войну, хотя, конечно, некоторые столкновения местного значения могут иметь место. Папен выразил уверенность, что многих немцев всё-таки можно заставить понять, что он заботится лишь о том, чтобы дать им хлеб и работу, а также о восстановлении демократии. В заключение Папен признался что конечно, может ошибаться, а если президент не желает следовать предложенным им курсом, он должен принять соображения Шлейхера и назначить генерала канцлером.

Если Гинденбург накануне и был настроен стать на сторону Папена, он всё же являлся не тем человеком, который может проигнорировать проблемы армии и опасения беспорядков внутри страны. Он не желал расставаться с Папеном, но чувствовал, что у него нет выбора. «Вы сочтёте меня невежей, мой дорогой Папен, – сказал он тихим измученным голосом, – если я сейчас изменю своё мнение. Но я слишком стар, чтобы на исходе дней своих взваливать на плечи ответственность за развязывание гражданской войны. Пусть господин фон Шлейхер попытает счастья». Маршал сердечно пожал руку Папена, и по его бледным морщинистым щекам скатилось две слезинки.

Гинденбург всячески старался показать Папену, как сильно он переживает вынужденное расставание. В тот же день он послал бывшему канцлеру свою фотографию, под которой написал строку из старой солдатской песни: «Ich hatt' einen Kameraden»[56]. А на следующий день он послал ему письмо, в котором ещё раз выразил чувство утраты, владеющее им с тех пор, как Папен покинул канцелярию. «Моё доверие и моё уважение к вам и вашей работе осталось неизменным», – заверил маршал и снова поблагодарил бывшего канцлера за преданность, готовность взять на себя ответственность, за беззаветный патриотизм и благородный характер. Всегда холодный и сдержанный маршал ещё ни разу не находил таких тёплых, приветливых слов ни для одного из ушедших канцлеров.

После ухода Папена Гинденбург вызвал Шлейхера и поручил ему сформировать кабинет для выполнения предложенной им программы. Шлейхер не проявил желания принять назначение, предпочитая оставаться в тени. «Я последняя лошадь в вашей конюшне, – пошутил он, – и меня лучше оставить в резерве». Но Гинденбург настоял на своём. Именно Шлейхер вынудил его расстаться с Папеном, сказал он, значит, именно он и должен занять освободившееся место. Да и в любом случае он единственно возможный кандидат. Если же Шлейхер откажется, маршал пригрозил тоже уйти в отставку. Как обычно, ультиматум возымел действие, и Шлейхер принял мандат.

А Гинденбург чувствовал себя глубоко несчастным. Ещё не придя в себя от расставания с Папеном, маршал был потрясён, обнаружив, что армия больше не стоит за него. Вероятно, он припомнил, как в начале года пресс-секретарь Цехлин предупреждал о том, что рейхсвер, получив приказ выступить против нацистов, вполне может отказаться его выполнять. Неужели так и случилось? Маршал пришёл в ярость, узнав о консультациях Шлейхера с войсковыми командирами, которые тот провёл уже после того, как он, Гинденбург, принял предложения Папена. Позицию генералов он воспринял как политическое суждение, выходящее за рамки военного дела и наносящее удар по его авторитету президента. Поведение генералов для маршала означало: он, президент, приказал армии привести себя в боевую готовность и помочь Папену, а армия, по сути, отказалась подчиниться этому приказу. Даже среди солдат его авторитет больше не был священным.