Герман и Доротея - [7]

Сына застать на скамейке, где сиживал он на досуге.

Германа там не найдя, заглянула она мимоходом

В двери конюшни, — авось лошадей убирает, которых

Он стригунками купил и под собственным держит присмотром.

Тут отозвался работник: «Он в сад пошел, не иначе».

Длинным, двойным двором пройдя, она миновала

Крепко сколоченный хлев и амбары и тихо вступила

В сад, который далеко до стен городских простирался.

И, углубляясь в него, любовалась растением каждым

Да по пути поправляла высокие колья, на коих

Ветви покоились яблонь и груш, отягченных плодами.

Несколько гусениц также сняла мимоходом с капусты:

Женщина с глазом хозяйским минуты зря не потратит.

Так достигла она и закраины сада, беседки,

Жимолостью обвитой, — только сына там не было видно,

Как ни в одном уголку он досель ей не повстречался.

Полуоткрытой стояла калитка, что из беседки

Сквозь городскую ограду пробил с разрешенья совета

Предок хозяина в пору, как был он еще бургомистром.

Вот, через высохший ров без труда перебравшись, достигла

Холмика, где виноградник взбирался по склону крутому,

Щедро плоды подставляя лучам полуденного солнца.

Также и здесь, подымаясь, с довольством она примечала

Пышные гроздья, что еле под темной листвой укрывались.

Посередине тянулась в тенистой прохладе аллея.

Мать туда поднялась по ступенькам из дикого камня:

Здесь «мускатель» с «гудетелью» висели кругом, и меж ними

Рыжий, подернутый синью, особенно крупного сорта.

Их посадили затем, чтоб гостям предлагать на подносе.

Все остальное пространство иная лоза покрывала:

Тут виноград был помельче, для вин предназначенный тонких.

Так, на пригорок взбираясь, она предвкушала заране

Близкую осень и день, в который начнут повсеместно

Гроздья сбирать и давить, вином наполняя бочонки;

В пору такую ночами повсюду трещат фейерверки,

Радостно тьму озаряя, прекрасную чествуя жатву.

Но беспокойство она ощутила, дважды и трижды

Сына окликнув и только услышав, как там, в отдаленье,

Многоголосое эхо от стен городских долетало.

Было в диковинку ей разыскивать сына: доселе

Не уходил он далеко, на то не спросив разрешенья

Любящей матери, чтобы напрасно ее не тревожить.

Все же с ним повстречаться надежды она не теряла;

Ибо дверцы внизу и вверху виноградника были

Настежь открыты. И тут перед нею раскинулось поле,

Склоном отлогим с холма спускалось оно на равнину.

Все еще мать продолжала идти по собственным землям,

Радуясь на урожай, на колосья, что, низко склоняясь,

По полю вширь и вдаль золотыми волнами ходили.

Так, меж хлебов пройдя по тропинке узкой, хозяйка

Грушу большую признала, венчавшую дальний пригорок,

Где за чертой межевою соседей поля начинались.

Кто посадил эту грушу — неведомо. Но отовсюду

В поле виднелась она и манила плодами своими.

В полдень под нею жнецы отдыхать и обедать любили,

И, полулежа в тени, пастухи стерегли свое стадо.

Скамьи были под нею из дикого камня и дерна.

Мать не ошиблась, — там Герман сидел, погруженный в раздумье.

Голову стиснув руками, казалось, недвижно глядел он

На отдаленные горы, а к матери был он спиною.

К юноше мать подошла и плеча его тихо коснулась,

Он обернулся и поднял глаза, налитые слезами.

«Матушка, — вымолвил Герман, смутясь, — вы меня изумили».

И торопливо смахнул благородного чувства слезинку.

«Как! Ты плачешь, сыночек? — воскликнула мать, растерявшись. —

Это мне внове, таким я тебя никогда не знавала.

Что тебе сердце теснит? Что заставило нынче под грушей

Уединенья искать? Отчего на глазах твоих слезы?»

Тотчас собой овладев, отозвался, юноша честный:

«Вправду, сердце из камня у тех, кто не чувствует ныне

Жалости к бедным скитальцам, лишенным защиты и крова.

Истинно, тот безрассуден, кто в тяжкую эту годину

Не помышляет о благе отчизны и собственном благе.

То, что сегодня я видел, что слышал, запало мне в душу.

Вот я сюда и забрался и вижу простор беспредельный,

Где, горизонт застилая, раскинулись тучные нивы,

Вижу, как гнется пред нами сверкающий золотом колос,

Как обещают плоды в кладовые до крыш понабиться,—

Только, увы! Недалеко враги! И хоть Рейна стремнины

Нам и защита, но что и воды и горы народу

Этому страшному, — он, словно туча грозовая, мчится,

Ибо они заодно молодых и старых сзывают

И устремляются массой несметной вперед. Этим толпам

Смерть нипочем: прибывают и ломят рядами густыми.

Смеем ли мы в эту пору в покое сидеть за стеною

Наших домов, полагая спастись от общего горя?

Милая матушка, если б вы знали, как мне досадно,

Что при наборе и нынче я в рекруты не был зачислен

По настоянью сограждан. Все так: единственный сын я,

Наше хозяйство обширно, и наши занятья полезны,

Только не лучше ли было б стоять мне сейчас на границе,

Чем у себя в дому ожидать цепей и бесчестья?

Да, мне и разум твердит, я и в сердце своем ощущаю

Силу и смелый порыв затем, что готов для отчизны

Жить и пожертвовать жизнью, других ободряя примером.

Право, если б собрать воедино юношей наших

И на границу отправить, они б за себя постояли.

И не посмели б враги попирать нашу милую землю

И на глазах у нас расхищать урожай изобильный,

Женщин наших неволить и гнать мужей, как скотину.

Видите, матушка, я поумнел, заглянув себе в душу.

Без промедленья свершу, что кажется мне наилучшим,