Герман Геринг — маршал рейха - [38]

Но у Герингов дела шли из рук вон плохо, и ситуация постоянно становилась все хуже.

Вскоре после возвращения в Швецию здоровье Карин значительно ухудшилось, но она, в отличие от мужа, скрывала свое состояние. Она даже стала выглядеть еще прекраснее, чем прежде: болезнь и слабость придавали ее облику какое-то неземное очарование, которое трогало каждого, кто ее видел. Первые недели после своего приезда Карин появлялась на многих вечерах и обедах вместе с мужем, но скоро у нее стали проявляться признаки petit mal, легкой формы эпилептических припадков, проявлявшиеся во внезапных приступах слабости или потере сознания, когда она совершенно не контролировала, что с ней происходит. Доктора посоветовали ей проводить еще больше времени в постели.

Геринг сократил количество инъекций до двух в день: одну он делал после подъема и одну перед сном. Его нога сгибалась плохо, и это делало прогулки затруднительными, а боль в паху была весьма ощутимой, но, несмотря на это, в эти первые дни он подолгу ходил по Стокгольму в поисках работы. И просто удивительно, что фон Фоки и фон Розены, такие богатые и влиятельные семейства, не смогли помочь ему найти место. Его свояченица Фанни говорит по этому поводу следующее:

«Для Германа Геринга это было действительно плохое время. В Швеции скопилось в то время очень много безработных из прибалтийских стран и из России. На каждое освобождающееся или создающееся место было очень много желающих».

Геринги сняли небольшие комнаты в старой части города и расставили в них большую часть своей перевезенной из-под Мюнхена мебели. У них имелись в банке деньги от продажи особняка в Оберменцинге, и вместе с выплачиваемыми Карин бывшим мужем суммами и при значительной экономии на жизнь им хватало. Но для Геринга вынужденное безделье с каждым днем становилось все тягостнее, он сильно тосковал по Германии. Создавалось впечатление, что партия совсем о нем забыла, и всю информацию он вычитывал из газет, большая часть которых была настроена враждебно к нацистам.

Он опять принялся глушить себя морфием, скатился до четырех, пяти, а потом и шести инъекций в день. Боль в самом деле существовала, но скоро потребность в уколах возникала уже независимо от боли.

Пристрастие к морфию влечет за собой не самые приятные ощущения, даже когда наркотик начинает действовать. Он не вызывает ни чувства особой эйфории, ни неудержимого восторга, а потом наступает глубокая депрессия. Что же касается Германа Геринга, то существуют некоторые указания на то, что у него была на морфий аллергия, и он никогда не отдавал ему при лечении предпочтения, потому что от боли его избавляли только очень большие дозы. Меньшие дозы вызывали бессонницу, нервные срывы и неуправляемые приступы ярости, во время которых он кричал, неистовствовал и расшвыривал газеты по комнате. Карин его поведение все больше и больше ужасало, и мерой глубины его любви к ней может служить такой факт: после того как она укоризненно взглянула на него во время одной из его вспышек, он больше ни разу не пытался поднять на нее руку.

В этой атмосфере болезней, боли и страданий в квартире Герингов в районе Оденгатан стал появляться юный Томас фон Кантцов. Он тоже никогда не становился жертвой постоянно усиливающихся ужасных припадков Геринга и впоследствии высказался так:

«Должно быть, он делал неимоверные усилия, чтобы быть нормальным, когда я приходил, потому что передо мной он представал все тем же веселым парнем, которого я знал еще ребенком. Он шутил со мной, не обижался, когда я смеялся над его шведским, и очень серьезно выслушивал все, что я говорил, и так же серьезно мне отвечал».

Но Томас предпочитал оставаться наедине с матерью и часто прогуливал школу, чтобы провести день с ней. Именно в связи с этим Нильса фон Кантцова обеспокоило то, что сын, по его мнению, слишком много видится с Карин, и он послал ей записку, в которой мягко предложил, чтобы она устраивала его посещения так, чтобы они не пересекались с занятиями. Вместе с этим он сам либо его слуга стали сопровождать Томаса в школу и обратно, чтобы удостовериться, что он не убежал к матери.

Карин же отреагировала на это крайне неразумным образом. Нильс фон Кантцов старался быть честным. Во многих отношениях он был, пожалуй, даже слишком добр. Он повел себя как офицер и джентльмен, дав Карин развод, когда она попросила об этом, и обеспечил ей ежемесячную денежную помощь. Он позволил ей без ограничений видеться с сыном, пока она находилась в Швеции, и если и испытывал чувство ревности или обиды к Герингу из-за жены, то всегда тщательно скрывал его.

Но теперь Карин призвала семейных адвокатов и дала им указания выступить от ее имени в суде и просить попечительства над сыном, упирая на то обстоятельство, что она теперь будет постоянно жить в Швеции (она решила больше не уезжать, если бы ей отдали Томаса) и что Томас сильно нуждается в материнской заботе, которую он не может получить в холостяцком доме Нильса фон Кантцова.

Вполне возможно, что фон Кантцов пошел бы и на эту, последнюю жертву и покорно отдал ей сына, если бы он не был серьезно обеспокоен слухами, витавшими вокруг квартиры его бывшей жены. Он знал, что нынешнее жилье Герингов крайне скромно, что Карин нездорова, а у Германа нет работы. Но теперь он нанял частных детективов, чтобы уточнить другую дошедшую до него информацию, и был так потрясен их отчетом, что немедленно сообщил суду, что будет возражать против попечительства жены.