Герберт Уэллс - [171]

На пути Парэма встает Америка, сильная и миролюбивая, и дела его начинают идти хуже. Англичане не хотят воевать, диктатура повсюду разваливается: «По Венгрии и Румынии прокатилась волна погромов. Что и говорить, во всех странах Восточной Европы и ближней Азии, каково бы ни было политическое лицо их правительств, население, судя по всему, видело в погромах лучший способ отвести душу». А тут еще прогрессивные химики изобрели вещество, «которое, проникая в кровь, нервы и мозг человека, очистит его разум», так что дело Парэма погибло, и он сам — тоже. Потом, правда, оказалось, что все это был сон.

Уэллсовский Парэм — вовсе не чудовище, это добропорядочный англичанин, которому, казалось бы, превращение в фашистского диктатора не грозит. Когда писался роман, будущий вождь британских фашистов Освальд Мосли тоже был добропорядочным англичанином; более того, он был лейбористом (а еще раньше — консерватором) и, когда его партия победила на выборах в 1929-м, вошел в состав правительства. Но червячок — тот же, что у Парэма, — в нем сидел давно: ему хотелось «подчинения и патриотизма», «верности и дисциплины», и в 1932-м он организовал партию «Британский союз фашистов». Уэллс был с Мосли хорошо знаком — «он казался мне скучным и тяжеловесным, в политике — подражательным, в речах — плоским и пошлым». Можно подумать, что Парэм списан именно с Мосли. Но в 1929-м никто, даже Уэллс, не мог предположить, что тишайший Мосли станет предводителем стада, избивающего людей в Альберт-холле. Это было предвидение, сделанное в той области, в которой Уэллс обычно был слаб, — человеческой психологии. Много говорилось о том, что поздние романы Уэллса антихудожественны, слабы, но в конце 1920-х с ним что-то случилось и он вновь стал писать лучше: «Блетсуорси» и «Парэма» нельзя назвать шедеврами, но они изящно скроены, эмоционально убедительны и остры как бритва.

* * *

Спустя два года после кончины жены Уэллс продолжал ожидать своей смерти; понимая, что писать о нем будут, он решил позаботиться об этом заранее, как покупают участок на кладбище. О нем уже писали — упоминавшиеся Брукс, Дарк, Арчер, Беннет, Честертон и другие. Но это не были биографии. Теперь Уотт познакомил его с молодым литератором Джеффри Гарри Уэллсом (не родственником), который специализировался на биографических работах, писал о Дарвине и Шоу. Он также опубликовал в 1925-м библиографию работ Эйч Джи[93], а теперь хотел написать его биографию. Уэллс согласился, но попросил взять псевдоним. Джеффри Уэллс стал Джеффри Уэстом. Ему была дана полная свобода. Он использовал переписку Уэллса, какую смог разыскать, беседовал с родственниками, старыми друзьями. Книга «Эйч Джи Уэллс: эскиз портрета» была написана менее чем за год и опубликована в издательстве «Хоу» в 1930-м. Это небольшая вещь, очень доброжелательная и милая, изобилующая картинками из детства героя, но не слишком глубокая. Уэллсу она понравилась, хотя это было не совсем то, чего он хотел.

К зиме 1929 года Эйч Джи решил, что у него слишком много домов. Он продал лондонскую квартиру и купил другую, более современную, на улице Чилтерн-Коурт, а летом 1930-го также продал «Истон-Глиб» (сыновья, которым предназначался этот дом, жить в нем не захотели — они предпочитали город), что вызвало возмущение Одетты, надеявшейся стать хозяйкой особняка. За ней оставались парижская квартира и «Лу-Пиду». Сам Уэллс бывал в Грассе все реже. В июне 1930-го он ездил в Женеву, чтобы встретиться с Рабиндранатом Тагором, совершавшим поездку по Европе. Как и с Масариком, общего языка не нашли. Оба отмечали факт унификации культур, но для Уэллса это было хорошим признаком, а для Тагора — нет, ибо эта унификация совершалась по европейскому образцу. Уэллс считал, что человечество будет общаться на интернациональном языке, — Тагор говорил, что лучше развивать национальные; Уэллс говорил, что музыка интернациональна, — Тагор это отрицал, и т. д. Диалог завершился примечательными словами Тагора: «Меня часто спрашивают, каков мой план. Мой ответ — у меня нет никакой схемы». Человек, у которого нет ни схемы, ни плана, — что полезного для себя мог Эйч Джи почерпнуть из общения с ним?

Большую часть 1930 года Уэллс провел в Лондоне, где работал над «Трудом, богатством и счастьем». Чарли Чаплин, приезжавший в Англию в октябре, был у него на новой квартире и потом вспоминал, что она походила на штаб: четыре машинистки стучат на машинках, все бегают с какими-то бумагами… Главным секретарем была невестка Марджори Уэллс — как прежде Кэтрин, она проводила переговоры с агентом и издателями, вела корреспонденцию, отвечала на звонки, нанимала машинисток, стенографисток и прислугу. Свекор ни минуты не мог без нее обходиться.

Быть в Лондоне ему было в ту пору необходимо еще и потому, что там находилась редакция радио «Би-би-си», начавшая регулярное вещание в 1922 году. То, что мы называем ток-шоу, появилось задолго до телевидения: Уэллс стал одной из первых «звезд» этих радиопрограмм. Правда, поначалу он возможностей радио не оценил. Впервые его пригласили на Би-би-си в 1925-м, высказаться по поводу телепатии. Он отказался. Ему предложили читать вслух свои тексты. Директор «разговорных» программ Ланс Сивкинг, его приятель по Реформ-клубу, обещал, что читать нужно будет в тихой, уютной комнате, назначил оплату: два фунта за тысячу прочитанных слов, предлагал бесплатно провести радио в квартиру Уэллса. Эйч Джи опять отказался. Он слушал программы Би-би-си и счел их вульгарными. Кроме того, он ужасно боялся. Уговорила его в 1929-м Хильда Мэтчисон, помощник Сивкинга, с которой он обедал у своей знакомой Эйлин Пауэр; Бертран Рассел, присутствовавший на этом обеде, вспоминал, что Уэллс по рассеянности утащил сумочку Мэтчисон, оставив ее без единого пенса, а та воспользовалась инцидентом, чтобы выудить у него согласие на выступление в эфире. Он выдвинул условие: отсутствие цензуры; Мэтчисон обещала, что ее не будет, но потребовала не задевать короля и религию.