Гепард - [79]

Сестрам было около семидесяти (чуть больше и чуть меньше); борьба за первенство, о которой уже было сказано, давно закончилась победой Кончетты, и потерпевшие поражение сестры больше не пытались оспаривать ее положение старшей в доме. В ее облике еще угадывались следы прежней красоты: полная и величественная, в строгих платьях из черного муара, с белыми волосами, собранными в высокую прическу, открывавшую чистый, почти без единой морщинки лоб, с высокомерным взглядом и суровой складкой над переносицей, она производила властное, почти царственное впечатление, так что однажды ее внучатый племянник, увидев в какой-то книге портрет знаменитой русской императрицы, стал называть ее Екатериной Великой. Непристойное (если учитывать целомудренную жизнь Кончетты) прозвище в устах не имеющего никакого представления о русской истории внучатого племянника звучало совершенно невинно.

Разговор продолжался уже час, кофе был выпит, день клонился к вечеру. Викарий еще раз изложил суть вопроса:

— Его преосвященство по-отечески заботится о том, чтобы богослужения в частных капеллах проводились в строгом соответствии с канонами святой Матери Церкви. Как добрый пастырь, он потому в первую очередь обратил свое внимание на вашу капеллу, что знает: дом ваш, как маяк, светит палермским мирянам.

Его преосвященство желает лишь удостовериться в подлинности почитаемых за святые предметов, что будет только на пользу и вам, и всем верующим. Кончетта молчала, но Каролина не сдержалась:

— Нас что же, в чем-то обвиняют? И как мы будем выглядеть теперь в глазах наших знакомых? Прости

те меня, монсеньор, но идея инспектировать нашу капеллу вообще не должна была прийти в голову его преосвященству.

Казалось, разговор забавляет генерального викария.

— Синьорина, — с улыбкой сказал он, — вы даже не представляете себе, как радует меня ваша горячность. Она — свидетельство истинной, абсолютной веры, столь угодной Церкви и, безусловно, Господу нашему Иисусу Христу. И чтобы способствовать еще большему расцвету этой веры, ее очищению, его святейшество рекомендовал провести ревизии, которые, кстати сказать, вот уже несколько месяцев идут по всему католическому миру.

Ссылка на Папу была, по правде говоря, не совсем уместна: Каролина относилась к разряду католиков, убежденных в том, что они обладают гораздо более глубоким знанием религиозных истин, нежели преемники святого Петра. Ее уже и прежде приводили в отчаяние некоторые вполне умеренные нововведения Пия X, в частности отмена кое-каких второстепенных церковных праздников.

— Лучше бы этот Папа своими делами занимался, — сказала она и, испугавшись собственной дерзости, перекрестилась и пробормотала: — Gloria Patri[86].

Кончетта решила вмешаться:

— Не спеши с необдуманными выводами, Каролина. Какое впечатление сложится о нас после твоих слов у монсеньора?

Но тот, надо сказать, улыбался еще добродушнее, чем прежде, думая про себя, что перед ним неразумное старое дитя, которое из-за ограниченности своего мышления пребывает во тьме, а потому требует к себе снисходительности.

— У монсеньора сложилось впечатление, что перед ним три святые женщины, — сказал он.

Иезуит падре Корти решил разрядить обстановку:

— Я, монсеньор, как никто другой, могу подтвердить ваши слова. Падре Пирроне, память о котором хранят все, кто его знал, часто рассказывал мне, тогда еще послушнику, о духе святости, в котором воспитывались синьорины. Впрочем, имя Салина само за себя говорит: достаточно его назвать, чтобы исчезли всякие сомненья.

Викарий вернул всех к конкретным делам:

— Ну, что ж, теперь, когда мы все выяснили, я хотел бы, если вы позволите, синьорина Кончетта, посетить капеллу, чтобы подготовить его преосвященство к завтрашнему знакомству с вашими святынями.

Во времена дона Фабрицио на вилле не было капеллы: вся семья по праздникам посещала церковь, а бедному падре Пирроне для совершения ежеутреннего молитвенного обряда приходилось проделывать изрядный путь. Но когда после смерти князя, в результате всяких сложностей с делением наследства, о которых скучно рассказывать, вилла стала исключительной собственностью трех сестер, они сразу же позаботились об устройстве домашней молельни. Доя этой цели выбрали одну из дальних гостиных с полуколоннами под мрамор, благодаря которым она немного напоминала романскую базилику, счистили с потолка роспись неуместного мифологического содержания, установили алтарь, и капелла была готова.

Когда викарий вошел в нее, ее освещало заходящее солнце, и картина над алтарем, почитаемая сестрами за святыню, была залита светом. Выполненная в манере кремонской школы, она изображала хрупкую, очень приятную юную особу с поднятыми к небу глазами и густыми темными волосами, рассыпавшимися в изящном беспорядке по полуобнаженным плечам. В правой руке она держала смятое письмо, и в ее лице, в ее чистых сияющих глазах застыло трепетное, почти счастливое ожидание. На заднем плане зеленел мягкий ломбардский пейзаж На картине не было ни младенца Иисуса, ни нимба над головой девушки, ни змей, ни звезд — одним словом, ни одного из тех символов, что сопутствуют изображениям Богоматери; художник, видимо, полагал, что выражения девственной чистоты вполне достаточно, чтобы убедить зрителя в своем намерении изобразить именно ее. Викарий подошел ближе, поднялся на одну ступеньку к алтарю и, не осенив себя крестом, застыл перед картиной на несколько минут с радостно-восхищенным видом, как настоящий ценитель искусства. Сестры за его спиной крестились и повторяли: «Ave Maria».