Георгий Скорина - [9]

Шрифт
Интервал

– Ни рубить, ни варить вам не придется, – с горькой обидой произнес младший рыбак. – Пану воеводе к столу везем.

И ударил вожжами по лошадям.

Сом мотнул головой, брызнув зелеными каплями. Колеса заскрипели по песку. Хвост рыбы волочился за телегой, оставляя широкий след.

– Вот тебе и уха на весь город… – тихо заметил пожилой мещанин.

– Ан тут как раз одному достанется… И не подавится! – добавил другой.

– Снится тризница, а как проснется, все минется. Вот так у нас…

Толпа медленно расходилась, сразу потеряв интерес к небывалой добыче. Только один пьяный Якуб продолжал идти рядом с рыбаками, разгоняя мальчишек грозным криком:

– Грибок, набок! Боровик едет!

Георгий медленно повернул к дому.

«Как богата и щедра земля, – думал юноша, пересекая площадь. – Какие удачи ждут ловца в реках и озерах ее!.. Сколько зверя и птицы таится в лесах!.. Иди, человек, собирай дары земли своей и живи в труде и радости!.. Но что посеяло кривду в сердцах людей? Почему не могут они защищать добро от зла и жить законами праведными? Нет, видно, еще не до конца создан мир, и недаром говорил поп Матвей, что вот уже идет седьмая тысяча лет, а мы все еще находимся в хаосе. Еще длится час творения мира, и земля не отделена от воды вполне…»

На краю площади, окруженный почтительной толпой, сидел известный всему Полоцку слепец Андрон. Рядом с ним стоял босой поводырь, мальчик лет двенадцати. Оба – старик и мальчик – пели, подняв лица к высокому июльскому небу. Песня была серьезная, немного печальная, как все, что пережило века.

Ужаснися, человече,
И слезися своим сердцем,
Что душою помрачился,
Потерял себя ты ныне,
Во гресях своих
Отложи свои забавы
И утехи сего мира,
Не отдайся в рабство вечно,
Не теряй своей свободы.

Голос певца обрывался в гневном речитативе и снова поднимался высокой, дребезжащей нотой. Песня плыла над толпой.

Глава II

Не было в далекие лета на белорусской земле ярмарки или другого какого народного сборища, чтобы не пели там песни старцы-слепцы. Приходили они издалека. Щупая посохом пыльный шлях, держась за плечо мальчика-поводыря, входили в многолюдный торговый город и, выбрав тихое место, садились где-нибудь возле забора, в тени дерева. Старческие пальцы касались струн лиры[9] или цимбал, и на голос их собирался народ… Слушали жадно, неотрывно, в грустных местах плакали, переживали вместе с героями песни их поражения и победы. Слова песни просты, знакомы всем. Неторопливо ведет свой сказ певец, и песня его легко и быстро прокладывает путь к сердцам людей.



Слушают песню, как горячую проповедь. Умолкнет певец, а песня еще живет. Люди примеряют жизнь свою к старческим сказам. Верят им. Певца берегут не за красоту голоса, а за чистоту сердца, за мудрость и бесстрашие.

Пели старцы о горе народном, о воле.

– Где ж она ныне, воля наша? – заговорили в толпе, едва умолк Андрон.

– Кажи, старче.

Певец глядел поверх толпы белыми, незрячими глазами.

– Вот вы стоите передо мною, а я не вижу вас…

– Слепой… – тихо сказал кто-то в толпе.

– И вы слепы! – вдруг ответил старик. – Правда стоит рядом, воля у порога, а вы не ведаете, как добыть ее. Жизни своей не видите…

Старик замолчал, словно всматриваясь в даль. Мальчик-поводырь встал на ноги, и его юное лицо приняло задумчивое, печально-торжественное выражение.

Люди притихли, ожидая слова старика с уважением и трепетом.

– Расскажи нам про жизнь нашу… Скажи притчу, старик…

Андрон медленно, как бы вспоминая, провел рукой по струнам лиры.

– Чую, чую… – заговорил он тихо, нараспев. – Бежит конь, как на крыльях летит. Сидят на том коне хлопчик малый и батька старый. Минуют они города и села, долины и реки, озера, боры и пущи. Прилетели аж на самый край света. Нигде живой души не видать. Поле и поле, а как поглядит хлопчик по сторонам, очи закроет, до батьки тулится. Батька его утешает:

«Тихо, тихо, сынок. Гляди, не зажмуривайся. Гляди вправо, гляди влево… А по правую руку болота без конца, без края. А по левую руку смоляные реки и озера. Смола огнем горит, кипит…» Стало хлопчику невмоготу. Просит батьку вернуться. А конь все бежит и бежит. Дорога в гору пошла, и, покуда глазом охватить, стоят люди в тех смоляных озерах, мучаются.

А вот на бугре люди на себе землю пашут, каменья выворачивают. Отворотят пласт, а он снова на свое место ложится. Камни, как грибы, растут на их пашне…

– Господи! – вздохнул кто-то в толпе.

– А стоят обок пахарей столы. На столах яства и питье. Грешным и пить и есть дуже хочется, рвутся к столам, да достать не могут. Цепь не пускает… Конь бежал, бежал и на колени упал. Слезли тогда батька с сыном. Взял старик за руку малого хлопчика, ведет дальше и спрашивает:

«Что же ты видел, сынок, что же ты узнал?»

Андрон сделал паузу, и в напряженной тишине неожиданно прозвучал дребезжащий голос мальчика-поводыря:

– Много я видел, татулька, да мало я знаю… Скажи мне, что за люди мучаются там, по правую руку?

– Это грешники, – ответил ему Андрон. – При жизни не работали, чужой пот, кровь сосали, на боку лежали. Зато теперь тут каменья ворочают, а упадут – гады их кровь сосут, тело точат. Какие поступки, такая и кара.

– А за что, татулька, люди языками горячие сковороды лижут?


Еще от автора Николай Федорович Садкович
Повесть о ясном Стахоре

Историческая «Повесть о ясном Стахоре» рассказывает о борьбе белорусского народа за социальное и национальное освобождение в далеком прошлом.


Человек в тумане

В повести «Человек в тумане» писатель рассказывает о судьбе человека, случайно оказавшегося в годы Великой Отечественной войны за пределами Родины.


Мадам Любовь

В романе отражены события Великой Отечественной войны, показан героизм советских людей в борьбе с фашистскими захватчиками.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.