Георгий Иванов - [131]

Через две недели Георгий Иванов вернулся в Биарриц – там была хота бы крыша над головой.

СНОВА ПАРИЖ

Переехать а Париж на постоянное жительство удалось лишь через год. Поселились в Латинском квартиле в довольно приличном отеле «Англетер». В дальнейшем подобного отеля он уже не мог себе позволить. Прибереженные на черный день средства таяли. Зарабатывать деньги в послевоенном Париже было вообще трудно, а для русского поэта просто невозможно. Черный день уже приближался, но еще верилось, что будет он не столь мрачным.

Время было смутное, русский Париж нельзя было узнать, он изрядно опустел. Иные из тех, кого Георгий Иванов знал лично, теперь жили не в Париже, многих уже не было в живых. В Америку перебрались Александр Керенский, Михаил Цетлин, Марк Алданов. Там жил теперь Александр Поляков, чьими руками делалась лучшая газета зарубежья «Последние новости». Его Г. Иванов встречал в редакции газеты всякий раз, когда заходил туда. Узнал, что ныне Поляков живет в Нью-Йорке и работает в «Новом русском слове». Не было теперь в Париже ни людей, близких к «Современным запискам», ни самого журнала. Редактор «Записок» Марк Вишняк тоже уехал в Америку. Столь расположенный к Георгию Иванову Дмитрий Мережковский умер еще в 1941-м. Через несколько месяцев после войны, в 1945-м, скончалась Зинаида Гиппиус. Нет уже Константина Бальмонта, Михаила Осоргина, Анатолия Штейгера, Ирины Кнорринг. Погибли в немецких концлагерях Юра Мандельштам, Спаржинька-Фельзен, Раиса Блох, ее муж поэт Михаил Горлин. Погиб добрейший Илья Фондаминский, которого так часто встречал Георгий Иванов в тридцатые годы и в чьем присутствии спорил с Бердяевым, даже не столько спорил, сколько норовил задеть остротами. Погибла Елизавета Кузьмина-Караваева, с 1912 года его знакомая по Цеху поэтов. Василий Яновский теперь в Нью-Йорке. Там же обитает «простая и целостная натура», писатель Сирин, о ком подумать с легким сердцем Георгий Иванов не мог.

21 июня русский Париж узнал об Указе Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1946 года — «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции». В мгновение ока указ разделил парижских литераторов на две группы: настроенных просоветски и тех, кто взглядов своих не переменил.

«Советские патриоты», как стали их называть, брали со­ветские паспорта. Соблазненных оказалось не мало. Георгий Иванов слышал, что из старых знакомых, с которыми он столько раз встречался на Монпарнасе, взял советский паспорт поклонник и последователь Гумилёва Юрий Бек-Софиев. Г. Иванов узнал о советофильстве Антонина Ладинского. Теперь Ладинский работал в просоветской газете «Русский патриот», предлагал сотрудничать в ней Бунину и еще не догадывался, что сам он будет выслан из Франции. Принял советское гражданство поэт Вадим Андреев, сын Леонида Андреева, на кого в годы юности Георгия Иванова смотрели как на живого классика.

Найти единомышленников среди русских эмигрантов вообще было не просто, а в те дни раскола и подавно. Одни советофильствовали, что после советской победы над Гитлером было простительно и понятно. Другие окостенели в беспросветном монархизме, над которым издевался монархист Георгий Иванов. Он говорил своему старому — еще с берлинских времен — приятелю, Александру Бахраху, сожалея о закрытии одного эфемерного журнальчика: «Все-таки это было единственное литературное место, не распластывающееся каждую неделю в верноподданнических восторгах и не требующее Дарданелл».

Между тем проявлялись то там, то тут признаки мирного времени. Оживала русская литературная жизнь. На собраниях писателей и поэтов председательствовал казавшийся высокомерным Иван Бунин. Радом сидел сгорбленный Алексей Ремизов. По четвергам Бунин устраивал у себя приемы, где можно было встретить «весь» литературный Париж. Однажды Георгий Иванов зашел в монпарнасское кафе «Дом», столь знакомое с довоенных времен. Обстановка не изменилась — те же диванчики вдоль стен, цинковая стойка. За мраморным столиком сидели небрежно одетые люди. Говорили по-русски, по всем признакам литераторы, но лица незнакомые — новые времена, старые нравы, но какие-то жалкие. В Русской консерватории проходили вечера поэзии, их обычно открывал Георгий Адамович.

Печататься Георгию Иванову было негде. Ведь не в «Русских новостях», газете парижской, но настолько просоветской, что прозвали ее «Московскими новостями». Пусть процветает в ней бывший друг Адамович, думал он, а Георгия Иванова туда на версту не пустят. Там его считали «фашистом», и слух до абсурда раздул именно Адамович. Он же вынес приговор и эмиграции в самом первом номере «Русских новостей», когда война только-только окончилась. «Эмиграция потеряла полноту своего права на существование», — писал Адамович. Так что наотрез отказал ему, Георгию Иванову, в праве существовать без советского подданства, а ведь он писал антифашистские очерки, когда Гитлер еще только пришел к власти. Для Адамовича это не в счет. Дружба лопнула. Те, кто раньше видел их часто вместе, думают, что причина в политическом разномыслии. Их не переубедить, да и нужно ли…