Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов - [25]
Ну, конец, крепко жму Вашу руку.
Цалую ручки Ир. Вл.
Ваш Роман Гуль
41. Роман Гуль - Ирине Одоевцевой. 31 июля 1954. <Нью-Йорк>.
31 июля 1954
Дорогая Ирина Владимировна, простите меня, старого дурака, старого олуха, грешен, виноват перед Вами. Виноват оттого, что стояла у меня Ваша книга слишком долго до того, чтоб стать прочтенной. А все потому, что «собак разводить», что «не люблю самый процесс чтенья, с детства». Но что же произошло? А произошло нечто потрясающее. Я взял в руки Вашу книгу («Оставь надежду») в деревне, открыл и... и потерял себя, дорогая Ирина Владимировна, я не мог от нее оторваться, хватали ее попеременно, то я, то жена. Я прочел ее с таким наслаждением, с каким я уже давно не читал ничего. Простите меня, если я скажу архи-глупость и архи-бестактность — я не только потрясен этой книгой, но я и поражен. Как могли Вы написать такую книгу — т. е. — поднять такую сугубо советскую (и в то же время мировую) тему. Я люблю «Даркнесс ат нун» Кестлера,[275] я помню впечатление, произведенное на меня ей. Это впечатление было похоже на то, что было со мной после «Оставь», но в Вашей книге многое — лучше, чем у Кестлера, потому что Вы русская. Ах, какая изумительная, какая верная и какая беспощадно-прекрасная книга! И какая талантливая... Только невероятной нечуткостью и непониманием самой сути сегодняшней главной темы мира можно объяснить, что Ваша книга на иностранных языках не имеет того — БОЛЬШОГО — успеха, которого она заслуживает. Я мог бы Вам многое писать и писать по поводу Вашей книги, но давайте я войду в берега. Одним словом, цалую Ваши ручки — нет, не ручки, конечно, это я раньше целовал Ваши ручки, а теперь — руки, конечно. «И я который раз подряд цалую...», нет, не кольца, нет, а именно руки,[276] написавшие «Оставь». Спасибо Вам. Знаете, если б Вашу книгу написали X, У, или Ц. Если бы ее написал Бунин, она б его прославила на мир. О его «прозрении» было бы написано черт знает сколько всяческих статей. Ведь Вам (если б мы все были и не ленивы и любопытны) надо бы было дать всеэмигрантскую пенсию, обставить Вас подобающе — и установить очередь из несознательных граждан, которых надо бы было каждый день гнать к Вам, чтоб они, остолопы, Вас благодарили. Для порядка очереди надо бы было найти к<акого>-н<ибудь> бывшего квартального надзирателя из старой эмиграции, или еще лучше - милицейского из новой. Я считаю Вашу книгу — событием (настоящим!) в нашей эмигрантской и вообще в русской литературе, ей придется долго жить, ее будут долго и очень долго читать, если, конечно, мир не покроется голубым дымком от водородных бомб...
К делу. Я говорил с Юрасовым. Сказал ему: — я прочел, но ведь это не хорошая, как Вы говорили, а потрясающая книга. Он говорит, да. Я тоже считаю, я хочу кончить рецензию тем, что вот, мол, новым эмигрантам надо учиться, как писать о сов<етской> России. Но я думаю, что он не поднимет рецензию о Вашей книге, как надо. Я буду за этим следить. И я все сделаю для того, чтобы мы по достоинству оценили Вашу книгу. Будьте спокойны. Сейчас на экземпляр, кот<орый> у меня, — очередь. Рвут на части. Я делаю Вам невероятную рекламу повсюду, трублю везде. Вот сегодня ее прочла советская одна наша знакомая, потрясена, но не понимает — как Вы могли дать такую верную (до мельчайших деталей) и такую глубокую картину Сов<етской> Сути? Расспрашивала о Вас, у нее как раз судьба была немного похожа на Верину,
