Георгий Данелия - [18]

Отношение Данелии к революционным советским вождям на протяжении всей жизни также оставалось постоянным:

«С Элемом Климовым мы были приятели еще со времен нашей юности. Но у нас было одно принципиальное расхождение. Элем считал, что Сталин злодей, который исказил учение Ленина. А я считал, что Сталин верный ученик Ленина и в точности выполнил все, что тот завещал. А кто из них больший злодей, не мне судить».

К советской же пропаганде Данелия в свое время относился весьма скептически и недоверчиво. Но накапливавшийся жизненный опыт подчас заставлял его изменять некоторые свои взгляды:

«Мексика — первая капиталистическая страна, в которой я побывал. И, к моему великому удивлению, все негативное, что говорилось и писалось у нас про малоразвитые страны и капитализм, оказалось правдой. (Очень, очень мало очень богатых и очень, очень много очень бедных… Ну и остальной набор: трущобы, безработные, малолетние проститутки, официальная продажность чиновников и так далее.) Сейчас-то все это мы испытали на себе, а тогда я считал, что это полет больной фантазии советской пропаганды».

Разумеется, Данелия не отрицал, что советской системе были присущи известные пороки, однако неизменно отстаивал ту точку зрения, что с развалом Союза изъяны жизни в России лишь усугубились:

«Ничего ведь не изменилось, разве что к старым проблемам новые добавились. Например, национализм. У нас до сих пор делают вид, что не поняли очень простую вещь — столкнуть народы лбами ничего не стоит, а вот помирить их невероятно сложно. Мне больно наблюдать все то, что у нас происходит. Как ни хай Советский Союз, открытого национализма там не было. По крайней мере я как грузин никогда его не замечал. С другой стороны, я на себе и сейчас не замечаю, но нельзя же не обращать внимания на то, что вокруг. Своих детей кавказские семьи боятся отпускать одних в город. Да вы сами всё это знаете. И когда говорят, что это проблема в принципе труднорешаемая, я не верю. Нужно просто строго наказывать за любое проявление национализма. В СССР так и было. Если кто-то позволял себе идиотское высказывание в адрес другой нации, его тут же забирали в милицию…

Нужно и объяснять людям, что такое хорошо. В американских фильмах на протяжении многих лет культивировался образ хорошего негра. Когда я первый раз был в США, там негров еще не пускали в рестораны. А теперь у них президент черный. Значит, кино сыграло свою роль? А у нас что? Если вы включите какой-нибудь современный российский криминальный фильм, там все бандиты будут грузинами, которых играют армяне. Неправильно все это…»

Георгий Николаевич не слишком ополчался и против советской цензуры, хотя в свое время натерпелся от нее. То, что кинематографисты в СССР полностью зависели от государства, Данелию и вовсе вполне устраивало: «Я всю жизнь при таких условиях работал, и ничего, справлялся. Да и все справлялись — снимали ведь и Тарковский, и Муратова. Не было в Советском Союзе безработных режиссеров, как бы они к советской власти ни относились!

…Сейчас молодые режиссеры в такой ситуации, когда большинство из них не в состоянии запуститься со своей идеей. Да, у Муратовой те же “Короткие встречи” долго не выходили. Но как потом выяснилось, за исключением узкого круга зрителей кино Муратовой не оказалось сильно востребованным. С Тарковским история другая — он вообще ни в чем не нуждался, постоянно снимал картины, на которые выделялись значительные бюджеты. И когда говорят, что советская власть его недолюбливала, — это лишь половина правды. Да, недолюбливала, ну так и Тарковский при каждом удобном случае выступал с критикой. А потом обижался, что ему не дают звание заслуженного артиста. Но, помимо званий, он был обеспечен всем — государство выделило ему две квартиры в Москве, тогда как всем остальным режиссерам давали по одной.

…У каждой системы есть минусы и плюсы. Минусом советской было то, что не всегда режиссеры снимали то, что хотели. Но все были при деле».

Перемены начала 1990-х, переход к демократии Данелия с самого начала воспринял отрицательно, опять же не поддавшись влиянию большинства — той интеллигенции, которая составляла его окружение. Впадать в эйфорию по какому угодно поводу — вообще не в данелиевском характере; к тому же, будучи умнейшим человеком, Георгий Николаевич оценивал происходящее предельно трезво и прекрасно сознавал, чем чревата пресловутая «демократизация».

«Везде царил какой-то абсурд, — вспоминал Данелия о столичной жизни при первом ельцинском сроке. — Какое-то отвратительное общество. Кругом огромное количество бугаев в малиновых пиджаках…

По улице пройти страшно. Центр забит проститутками всех возрастов: маленькие, старухи, несчастные, плохо одетые. Кругом рынки. На них стоят интеллигентные люди — видно, что из университетских преподавателей высокого ранга, — и продают какие-то чашечки. Все это производило на меня гнетущее впечатление. Самодовольные демократы вызывали у меня не восхищение, а раздражение. Тем, что они вот так поделили народ. Это чувствуется в картине “Настя”. Сейчас она смотрится как ретро. Хотя это пророческая картина. Я считаю, что сцена в метро — предсказание. Так и произошло: одни танцуют с шампанским, а другие едут куда-то в тесноте и в духоте, голодные».